Ха! Что касается последнего, то Шарлотта действительно питала слабость к сильным мужчинам. А также к мужчинам, которые улыбались ей так, словно она и впрямь была восхитительна. Но, увы, такие солнечные улыбки всегда вызывали у нее желание раскрыться как цветок, что не раз приводило к тому, что ее… срывали.

А Бенедикт Фрост являл собой образец суровой элегантности, и его волосы, черные как сажа, были настолько же кудрявыми, насколько волосы Шарлотты были неисправимо прямыми. Кроме того – волевой подбородок и широкие плечи. И еще низкий приятный голос…

– Но с кем же имею честь?.. Если не секрет, – неожиданно спросил собеседник.

– На этом постоялом дворе никто никого не знает, и нам всем лишь остается верить, что мы те, за кого себя выдаем, – ответила Шарлотта. «Хотя вам-то не стоит верить, что я та, за кого себя выдаю». – Моя фамилия… Смит, – добавила она, чуть смутившись.

Она не могла назвать ему имя, знакомое местным жителям. А ее вымышленное имя – Шарлотта Перл – в Лондоне знали слишком многие, так что и его ей не хотелось называть.

Моряк сделал большой глоток из своей кружки и проговорил:

– Что ж, миссис Смит, рад нашему знакомству. Хотя я не всегда доверяю случайным знакомым, – заявил он все с той же ослепительной улыбкой.

– О, я не думаю, лейтенант Фрост, что положение этого требует, – заметила Шарлотта. – Да и вся эта толпа собралась здесь вовсе не потому, что во что-то верит. Их сюда привела… улика.

– То есть свидетельские показания служанки, – уточнил Фрост. – И, прошу вас, называйте меня просто «мистер», ведь я теперь уже не на службе.

Упоминание о служанке прозвучало на редкость вовремя, поскольку компания гостей, произношение которых выдавало жителей Блумсбери, уговорила ее в очередной раз рассказать о встрече с незнакомцем в плаще.

– У него были глаза… как у кота! – в возбуждении воскликнула молодая женщина. – И они светились в темноте!

И не важно, что в предыдущих версиях она упоминала о том, что «в лучах полуденного солнца было хорошо видно, из какой грубой ткани был его плащ». Кроме того, оказалось, что он оставил золотую монету примерно в то же время дня, что было сейчас, – только неделей раньше. Ах, если бы Шарлотта находилась тогда здесь и могла бы увидеть, как все происходило в действительности!

– Монета была вполне реальной, – заметил Фрост. – Так что это, возможно, действительно улика.

Говорил он довольно тихо, а движения его рук были размеренными и плавными (сначала он провел ладонью по краю стола, потом скользнул пальцами по столешнице, чтобы найти кружку). Такие движения и голос могли быть у человека, предпочитавшего слушать, а не быть услышанным. И теперь уж Шарлотта была уверена: он очень плохо видел. От этого открытия она испытала огромное облегчение – напряжение мгновенно спало. Невольно улыбнувшись, Шарлотта сказала:

– Сначала служанка говорила, что это была гинея, потом она об этом как бы забыла, но вчера утром, когда ее допрашивал сыщик с Боу-стрит, она в этом поклялась.

Тот лондонский сыщик все больше раздражался по мере того, как становилось все яснее, что Нэнси не могла сообщить никаких деталей, позволивших бы установить личность человека с золотым совереном. Возможно, именно поэтому Нэнси теперь с каждым пересказом добавляла все больше подробностей.

– Хм… значит, она за весь день ни разу об этом не упомянула… – в задумчивости протянул Фрост.

– Ну… возможно, она стыдится. Может быть, ей стыдно, что она не знает, как отличить одну золотую монету от другой. Или из-за того, что приняла монету, хотя, возможно, и понимала, что она – краденая. А сыщику потом солгала. В общем – одно из двух.