– Ты тоже очень милая, – пробормотала девочка. Потом вдруг отвернулась и уставилась куда-то в пространство.

– Не знаю, надолго ли я смогу остаться, – снова заговорила Шарлотта. – Но потом, когда я уеду… Можно я буду тебе писать? Мне бы хотелось иметь подружку, с которой можно переписываться.

Мэгги кивнула и вновь покосилась на тетю. Над зелеными, как у всех Перри, глазами чуть приподнялись брови, и девочка спросила:

– А почему ты не пишешь бабушке и дедушке?

Шарлотта заставила себя рассмеяться.

– О, но они и так знают обо мне вполне достаточно.

Да уж, вполне достаточно… Все десять лет, прошедшие с тех пор, как Шарлотта покинула Строфилд, ее родителям следовало знать только одно: она жива и находится достаточно далеко, так что не будет ставить их в неловкое положение. Она им все-таки писала, но редко получала от них ответ. Шарлотта иногда задавалась вопросом: а читали ли родители ее письма?

Потрогав нитку, выбившуюся из шва лоскутного покрывала – наверняка это был один из тех стежков, что делала она сама, – Шарлотта сказала:

– Если хочешь, могу сегодня вечером расчесать твои волосы и заплести косички. Можешь сама выбрать цвет лент. Я привезла много разных… из своих путешествий. – Она чуть было не сказала «из Лондона».

– А ты мне расскажешь о тех местах, где побывала?

– О, я думаю, тебе будет скучно. Но я расскажу тебе разные истории. Как тебе такая идея?

Эти рассказы будут содержать отдельные крупицы правды о ее жизни – но только те, что подходили для ушей десятилетнего ребенка. Хотя она могла бы рассказать и о вечерах, наполненных вином и остроумием, а также о доме, где обои с позолотой, а вся мебель красная. Могла бы рассказать и о женщинах, у которых множество поклонников и которые, однако же, не могут выбрать одного-единственного.

Ей ужасно не хотелось лгать Мэгги, рассказывая о своей жизни, но рассказать девочке правду она никак не могла. И, конечно же, ей следовало скрывать свои чувства – беседуя с Мэгги, она должна была казаться спокойной и вполне уверенной в себе. А если ей удастся найти украденные монеты, если она сможет потребовать награду в пять тысяч фунтов… О, тогда она больше ни о чем не будет жалеть.

Ее лондонская жизнь хорошо оплачивалась, но этих денег хватило бы только на побег. Впрочем, теперь ее дом в Мэйфере опустел, она продала почти все, обратив вещи в деньги, которые, в свою очередь, пошли на взятки. В Строфилд она вернулась с несколькими сундуками вещей – их было ненамного больше того, что она десять лет назад увезла в Лондон – восемнадцатилетняя грешница, едва вступившая в пору женственности и увековеченная на полотнах Эдварда Селвина…

Тяжело вздохнув, чувствуя давно знакомую тяжесть на сердце, Шарлотта проговорила:

– Что ж, мне пора идти. Нужно проверить, как идет подготовка к обеду. К тому же… Полагаю, твой дедушка вернется домой усталый и печальный… Так что надо хотя бы покормить его как следует, правда? – Встав с кровати, Шарлотта присела на корточки рядом с девочкой. Откинув назад волосы, упавшие Мэгги на лицо, она спросила: – Ты со мной согласна?

Мэгги нахмурилась, потом кивнула.

– Тетя Шарлотта, а можно мне взять с собой вниз Капитана? – спросила она.

– Но его ведь обычно не пускают в столовую, не так ли? Так что лучше не надо. Но он может подождать в коридоре, за дверью. Приятно сознавать, что старый друг поблизости, правда? – добавила Шарлотта с улыбкой.

Мэгги ответила подобием улыбки, и ее тетя тотчас же вышла из комнаты.

Бенедикт Фрост стоял на пороге гостевой спальни, и нерешительное выражение его лица являло разительный контраст с военной формой.