Это был, конечно, не креатив – но уже идея. Причем в сложившейся ситуации – не лишенная здравого смысла.

Слова «Батя» и «розыск» по сути являлись синонимами. Он прослужил в отделе столько, что со временем большинство сотрудников напрочь забыли его исходные установочные данные. Так что однажды в приказе на взыскания, помимо прочих «полномоченных», устроивших пьяный дебош в шашлычной на углу Садовой и Гороховой, машинистка так и вколотила его в общий список: «…№ 3 Травкин Д. С., № 4 Батя».

Он отслужил все, что можно, и все, что нельзя. И ровно столько же ему в этой жизни прощалось. Отправить Батю на пенсию представлялось делом абсолютно немыслимым – все равно что вынести Ленина из Мавзолея. Да и то сказать – какая, к примеру, практическая польза от забальзамированной мумии? А вот от Бати этой самой пользы – хоть вагонетками отгружай. Притом что и тот и другой являлись символами, хоть и разного масштаба.

Выдавил Батю на пенсию свалившийся как снег на голову и заступивший в должность Зама «генеральский сынок». Как-то после одной из посиделок парни, загоревшись предложением Бати, послали стажера к любовнице Зама, опросить на предмет ее связей якобы по делу. Тот купился и пошел. Да так пошел, что она через цепочку удостоверение у него вырвала и Заму позвонила. Тот, ясен пень, маленько осерчал, но ребят к тому времени под рукой не оказалось. Все хохмачи, за исключением Бати, заблаговременно исчезли. Вот на нем он и застервенел, и отыгрался.

Выдавить-то Батю выдавили, но не более того. Когда на пенсию провожали, даже ксиву милицейскую на руках оставили, постеснялись попросить. Зам, правда, пытался что-то такое мяукнуть, но получил в дыню. Так что с тех пор Батя продолжал ходить на работу и продлолжал отгружать свои вагонетки. Разве что теперь он делал это не каждый день – годы все-таки сказывались. Да и бухать стал гораздо чаще, пользуясь законным статусом пенсионера-положняка. Но до сих пор самые серьезные разработки без участия Бати были фактически немыслимы. Ибо он не раскрывал – он чуял.

В отдел Батю доставили ровно за час. Травкин сгонял на своей «Ниве». Причем сама дорога заняла минут пятнадцать, не больше. Остальное время ушло на побудку и легкий, но необходимый опохмел.

– Батя, тут у нас раскрытие наклевывается. Понимаешь, маньяки документы терпилам дарят. Вот мы и анализируем. Только что-то не того… – точно выразил мысль Серпухов.

– Сперма у твоих предков не того, – дыхнул Батя самопальной водкой, выпитой за шесть часов до этого.

– Согласен. Читай справку.

– Справки пишутся не для читания, а для подшивания. Убери эту чепуху – дай свои крохи.

– Дывись.

– Уйдите все.

– Уходим, уходим.

– Не уходим, а кофе, лимон, рюмка «Гжелки». Уяснили? «Гжелки»!..

На представление собрались все, кого в этот субботний день занесла в отдел нелегкая. В их числе был и «молодой», который ничего не понял. Рюмочку поднесли на цыпочках, знали: одно неверное слово – и Батя посылает всех. Анализировать.

– Гляди лучше. Считай, что ты в шестнадцатом веке подмастерьем у алхимика, – подтолкнул локтем «молодого» Травкин. «Молодой» увидел, что таинство началось, и притих.

Батя полистал книжку, закурил, чуть пригубил хороший кофе (достали через секретаршу в приемной) и снисходительно вздохнул:

– Понятно… Сколько лет по приметам-то? – обратился он к замершей толкучке в дверях.

– Лет 37–39! – протараторил Серпухов, чуть не добавив при этом «ваше благородие».

– Все правильно, – согласился с ним Батя. – Две-три судимости, но долгих. В изоляторе сидел больше, чем на зоне. Тяжкие телесные и хулиганку имеем точно, но еще ворует. Вопрос: с чего это на баб кидается? Хотя…