И вот ведь какая странность: Дженни пела «На крыльях ветра»[7], но когда я подыграл, она на миг умолкла, и банджоист тоже остолбенел, а на лицах у них у всех застыло удивление, однако Дженни быстро спохватилась и, с широкой улыбкой глядя на меня, продолжила, а банджоист – тот специально не вступал, чтобы все услышали мое соло на губной гармошке, и когда я закончил, весь зал мне оплодировал и кричал всякие пахвальные слова.

Когда музыканты взяли перерыв, Дженни спустилась ко мне со сцены и говорит:

– Форрест, что это было? Где ты научился так играть?

Вобщем, после того случая Дженни предложила мне подключица к ихней команде. Выступали они каждую пятницу, и когда у меня не было выездных матчей, я зашибал по двацать пять баксов за вечер. Блаженствовал, как в раю, пока не узнал, что Дженни трахаеца с банджоистом.

К сожалению, успехи мои в англиском пошли на убыль. Примерно через неделю после того, как мистер Бун зачитал перед всей удиторией мою авто-биографию, вызывает он меня на ковер и говорит:

– Мистер Гамп, довольно балагурить, пора братца за ум. – И выдает мне сочинение, которое я накатал про поэта Уордсворта, а сам продолжает. – Эпохе романтизма не предшествовала «всякая класическая фигня». А поэты Поуп и Драйден не «выдрючивались».

Он велел мне переписать эту работу заново, и у меня закралось подозрение: как видно, мистер Бун еще не знает, что я идиот, но скоро догадаеца.

Между тем кто-то что-то кому-то шепнул, посколько вскоре мой куратор-психолог с кафедры легкой отлетики вызвал меня к себе и говорит, что на завтра я освобожден от других занятий и утром должен явица в университецкую клинику к доктору Миллзу. С утра пораньше являюсь к доктору Миллзу, а тот занят какими-то бумашками – перед ним большая стопка лежит, но сказал мне сесть и начал задавать вопросы. А потом и говорит, мол, раздевайся, нет, не полностью, а до трусов. Тут у меня, конечно, гора сплечь, посколько я еще не забыл, что приключилось со мной в мебелизационной комиссии, но доктор Миллз просто очень внимательно меня изучил, заглянул, например, в глаза и простукал колени не большим резиновым молоточком.

А после спросил, не смогу ли я прийти во второй половине дня, захватив с собой губную гармонику, о которой он наслышан, и сыграть какую-нибудь мелодию у него на лекции. Я пообещал, хотя даже мне, слабо умному, это как-то странновато показалось.

В зале сидело человек сто, все в зеленых халатах, и все консперировали лекцию. Доктор Миллз вызвал меня к себе на поддиум, усадил на стул и поставил передо мной куфшин воды и стакан.

Потом начал бубнить какую-то плешь, из которой я нифига не понял, но через некоторое время он, кажись, переключился на мою персону.

– Умственная отсталость и синдром саванта[8], – провозголосил он, и все уставились на меня. – Лица с таким синдромом, подчас неспособные даже повязать галстук, а то и зашнуровать ботинки, остановились в своем умственном развитии на уровне ребенка от шести до десяти лет, хотя в данном случае мы наблюдаем физическое развитие, какому позавидовал бы, ммм, Адонис. – Доктор Миллз адресовал мне мало приятную улыбочку, но меня как заколодило. – Однако в мозгу таких лиц имеюца уникальные «острова гениальности», в слецтвие чего наш гость Форрест способен производить сложные математические вычисления, которые любого из вас поставили бы в тупик, а также подбирать по слуху, с легкостью Ференца Листа или молодого Бетховена, развернутые музыкальные темы. – И повторил, сделав широкое движение рукой в мою сторону: – Синдром саванта.

Уж не знаю, чего все ждали, но посколько утром он меня просил чего-нибудь сыграть у него на лекции, я вытащил из кармана свою гармонику и стал наигрывать «Пуф, волшебный дракон»