остаются «невозмутимыми».Отнюдь, не за счет силы воли, превозмогающей адскую боль. А за счет все той жесимметрии правых и левых половин лица.Ибо, самурай, хотя он еще и наматывает на кинжал кишки, уже умер, исчерпав свою временную индивидуальность. Повторюсь. Правы были Шопенгауэр и Бальзак, утверждавшие, что человек не может себя убить.

В годы «перестройки» в нашей стране, когда только что перестал существовать СССР, среди крутой молодежи в разных городах и весях появились не только бои без правил, которые могли закончиться лишьсмертью противника, но и игры в русскую рулетку. Мне удалось просмотреть несколько любительских видеофильмов, на которых быладо конца заснята игра в русскую рулетку. Как правило, играли двое. Игра прекращалась только тогда, когда мозги одного из игроков оказывались на стене. Лица играющих были, как правило, напряжены и отражали одну и ту же эмоцию – страх смерти. Но,не трудно было понять, кто из них проиграет. Лицо того, кто проиграет, было симметрично. Это мое утверждение легкопроверить, прокрутив, например, фильм Александра Невзорова, о человеке, сыгравшем в русскую рулетку перед видеокамерой.

«Все это вздор! Где эти верные люди, видевшие список, на котором означен час нашей смерти? И если точно есть предопределение, то зачем же нам дана воля рассудок? Почему мы должны давать отчет в наших поступках?» Вот ближайшее возражение мне по поводу формулы смерти, высказанное, правда, одним из персонажей «Героя нашего времени» в рассказе«Фаталист». М. Ю. Лермонтов достаточнополно проанализировалвсе «за» и «против» предопределенности смерти. Предопределенность к смерти, это, ведь и есть фатализм. Здесь мы приведем доводы великого поэта, основательность и точность которых показывают глубочайшее осмысление проблемы. Процитируем еще одно место из «Фаталиста».

«Я пристально посмотрел ему в глаза: но он спокойным и неподвижным взором встретил мой испытующий взгляд, и бледные губы его улыбались; но, несмотря на его хладнокровие, мне казалось, я читал печать смерти (выделено мной. – Е.Ч.)на бледном лице его. Я замечал, и многие старые воины подтверждали мое замечание, что на лице человека, который должен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток неизбежной судьбой, так что привычным глазам трудноошибиться».

А теперь доводы Михаила Юрьевича «за» и «против» предопределенности смерти (так выглядела бы моя формула смерти в контексте, так сказать, понятий и представлений Х!Х века). Вот основной довод «против». Читаем «Фаталиста».

«Я возвращался домой пустыми переулками станицы; месяц, полный и красный, как зарево пожара, начинал показываться из-за зубчатого горизонта домов; звезды спокойно сияли на темно-голубом своде, и мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-нибудь вымышленные права!.. И что ж? Эти лампады, зажженные, по их мнению, только для того, чтоб освещать их битвы и торжества, горят с прежним блеском, а их страсти и надежды давно угасли вместе с ними, как огонек, зажженный на краю леса беспечным странником! Но зато какую силу воли придавала им уверенность, что целое небо с своими бесчисленными жителями на них смотрит с участием, хотя немым, но неизменным!.. А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного нашего счастья, потому что знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми и судьбою…»