Не оборачиваясь, Клавдия на ходу подняла руку и прощально потрясла ладонью.

«Железная старуха! Невыносимая совершенно! Жуть, что за бабка!» Выскочив за ворота усадьбы, на дорогу между домами, Клавдия невольно улыбнулась своим мыслям и не удержалась-таки от того, чтобы восхищенно не произнести вслух:

– Она меня с ума сведет, но это здорово, интересно, и держать она меня будет железной рукой в постоянном тонусе! Ох, и натерплюсь я с ней! Ох, и натерплюсь!

Она неторопливо шла в сторону железнодорожной станции по знаменитому, культовому поселку, с удовольствием вдыхала чистый, чуть холодноватый воздух, разглядывала дома за заборами, мимо которых проходила, читала памятные таблички с надписями о том, какая знаменитость и когда здесь жила, и немного грустила.

Осень.

Лето пролетело, как всегда, слишком быстро. Как было радостно и звонко от летней беззаботности бытия, когда не надо нахлобучивать на себя кучу одежды и мысленно готовиться к выходу из дома на мороз или в дождливую холодину, а можно просто сунуть ноги в любимые сланцы или босоножки, повертеться перед зеркалом в легком наряде – и гуляй-свисти – выпорхнуть из дома.

А там солнце-простор улыбается тебе приветливо – красота!

И так каждый день и завтра будет так же…

И вдруг осень… Откуда взялась?

Конечно, всего лишь сентябрь, а не прокисший депрессионный ноябрь с его мокрыми голыми ветками, зыбкими лужами и беспощадным, бесконечным серым дождем со снегом и промозглым ветром.

А пока еще прозрачный ностальгический сентябрь, который только перевалил за половину, и все еще тепло, но уже совсем не так, как летом, без той щедрой, слепящей яркости. Первый месяц осени, мудро улыбающийся всему, что не сложилось, не успело, пробуждающий нежную прозрачную грусть – воспоминание по сбежавшему лету, с ароматом поздних яблок, прогретых солнцем, запахом прибитой коротким, но уже холодным дождем пыли, чуть повлажневших деревьев и прелой листвы.

И мягкое сожаление по прошлому, особенно остро чувствующееся именно здесь, в Переделкино, со всеми его ушедшими в бесконечность знаменитыми жильцами, оставившими после себя нечто невидимое, нематериальное, но остро ощущаемое…

Осень. Сентябрь.

Клавдия возвращалась в Москву в электричке. Тратить время на пробки Клавдии как-то совсем не хотелось, хотя она могла ездить в Переделкино и на такси (ей оплачивали дорогу) или рискнуть самой сесть за руль их старенького семейного «Фордика», но водителем она была так себе, на неустойчивую троечку, да и не любила это дело, всегда ужасно нервничала и напрягалась, когда приходилось все же ездить самой.

Поэтому общественный транспорт рулит. Тем более что ей было очень удобно добираться именно таким образом.

Сидя у окна в вагоне электрички, увозящей ее в Москву, глядя на бегущие назад подмосковные пейзажи вперемешку с урбанистическими строениями, Клава все улыбалась, вспоминая их неожиданно откровенный разговор с Эльвирой Станиславовной, подтолкнувший ее к окончательному принятию решения все же работать с этой непростой женщиной, но, без сомнения, мощной личностью, и испытывала какую-то почти детскую радость от их пикировки и предвкушения ее дальнейшего продолжения.

Ну, конечно, Эльвира Станиславовна была права, ну, а как могло быть иначе, с ее-то умом и проницательностью, вот уже второй день Клавдия ни о чем другом не могла толком думать, кроме как о том их коротком, но знаковом, разговоре с Марком.

Ну, невозможно заставить себя сосредоточиться на чем-то ином, когда в голове постоянно повторяется и повторяется то, что он произнес, как он это произнес, и вспоминается, как он молчал и сопел в трубку, обдумывая ее отказ прилететь к нему.