– Дядечка! – воскликнула девчонка. – Отдайте нам Пушистика.

– Мы его похороним, – пояснил мальчишка.

– По-человечески, – добавила девчонка, то ли иронизируя, то ли и вправду не замечая нелепости своих слов.

– Гробик ему сделаем деревянный, – плачущим голосом произнес мальчик.

Оглядев детей, Жаров вдруг почему-то сделал категорический вывод: это они. Что-то было в них подозрительное, фальшивое. Жаров молча вручил им сверток.

Он решил поначалу проведать Лидочку, а уж затем пристально допросить детей из четвертой. Дверь квартиры была распахнута, в коридоре маячила соседка в бежевом халате, как раз мать этих детей. В комнате старушки был Геннадий Георгиевич, он потрясал в воздухе щепотью пальцев, утешая Анну Трофимовну.

Жаров вернулся к Лидочке, но тут его ожидал новый сюрприз. Еще на лестнице (если даже не на чердаке) он услышал запах какого-то растения, до боли знакомого… Почему-то вспомнилось пионерское детство, школа, еще безусый, но всегда очкастый Пилипенко в синей форме с пузырями на коленях… Мимоза!

Первое, что он увидел, открыв дверь Лидочкиной комнаты, был букет из огромных древесных ветвей, кем-то водруженный посередине круглого стола, и в желтых цветочных лучах меркла жаровская роза, хотя это был далеко не мелкий образец декоративного цветоводства.

Конец ознакомительного фрагмента.