– Здесь ночевал, – утвердительно проговорил сын гончара. – Не ври, вижу. Нанюхался ягоды?

– Получилось. Только утром догадался, – тихо, почти виновато ответил маляр.

– Дома – ни-ни. Сейчас не ешь, с души воротит, я знаю; к полудню потянет – так вот.

– Да ты что?..

– Да я что надо. И не кобенься, бери, чай я тебе не брюхоног неусыпный. Подол подставляй.

В складки передника Инебела перекочевал увесистый сырой кусок, обернутый шершавым лопушистым листом. Не давешняя ли запеканка из душистых зерен? Нет, ломоть печеной рыбы.

Той самой рыбы.

– Зарой под камешком, – наставительно продолжал сын гончара. – Как утреннее солнце падать начнет, тебя от голода аж перевьет и в узел свяжет. Натерпелся я в свое время.

– Я думал, ваш дом эта кара стороной обошла…

– Лопух ты, лопух белый. Мы ж с отцом противоядье искали. Затем отец и ягоду эту на смоковницу подсадил.

– А ежели б выдал кто?

– Некому. Вот тебя отец заподозрил, что к жрецам перекидываешься, за юбку выслуживаешься, – велел от двора взашей гнать.

– А теперь?

– Лопух белый. Теперь мы одним волосом повязаны. Что два соседских нечестивца. Жреца-то сообща задавили.

Инебел вздохнул, невольно повел глазами в сторону нездешней обители – ни с кем-то не хотел бы он быть повязанным. И почему это не дано каждому в отдельном доме жить, по собственному разумению? А то ведь ни на кого глаза не глядят. Отец с матерью все в спину пальцами торкали: не по уроку усердствуешь, не по красильному назначению вопросы задаешь… Потом вот эти. Сперва оттолкнули, теперь притянули. А ведь чем они дышат – не любо ему. Все дым чужой. Не напитаешься, не обогреешься, только голова заболит.

– Пристально глядишь, – предостерегающе заметил Лилар.

– А что, не дозволено?

– Да пока дозволено. Только другие так не глядят. А ты делай так, как отец учит: раз глянул, потом спиной оборотился – и думай. А виденное пусть перед глазами стоит. Этому, правда, научиться надобно…

Учиться? Научиться бы, чтобы не стояло это перед глазами день-деньской, от восхода до заката. Научиться бы, чтобы не думать об этом с заката и до восхода…

– Отворотись, тебе говорят! – Лилар цепко взял маляра за плечо, отвернул от обители сказочной. – Чего долго-то смотреть, когда и так ясно: не Спящие это Боги. То есть спят они, естественно, но не это у них главное.

Лилар вытянул шею, как недавние скоки, огляделся – никого, кроме детишек-несмышленышей, поблизости не было.

– Главное в них – это то, что Богово. А Богово – это то, что не нашенское, не людское.

Инебел с тоской поглядел прямо в черные сузившиеся на солнце глазки гончара. Да, он это все серьезно, и он это все надолго. Не этот разговор, естественно, а безгранично высокомерное, непререкаемое убеждение в том, что именно он постиг тайну Нездешних, единолично владеет ею и волен делиться этой тайной, как милостью, только с избранными.

– А не людское в них то, – торжествующим шепотом заключил Лилар, – что для них вкушать пищу не есть срам!

Лилар победоносно глянул на собеседника и немного изменился в лице: уж очень скучный вид был у молодого маляра.

– Могут же быть люди, у которых другие законы… – примирительно проговорил Инебел.

– Но это не люди – это Боги! И потом, пока таких людей, с другими законами, под нашими двумя солнцами нет. ПОКА!

Инебел снова прилег в траву, начал медленно растирать виски. Очень уж голова разболелась – то ли давешнее, от ягодного сока, то ли Лилар со своим многомудрым вещанием…

– Ишь, постель длинную белым одеялом накрыли, на одеяло многие миски с едой понаставили, хотя по одному корытцу на конец вполне достало бы. – Лилар говорил размеренно, словно горшки свои готовые пересчитывал. – Едят, а серебряный подает. Совестливый, поди, не иначе – никогда не ест, не пьет. А руки четыре. Сейчас кончат, по всему обиталищу разбегутся – кто корни копает, кто зверей диковинных пестует. Утреннее солнце уже в вышине, а они опять за постель едальную усядутся. И нет чтобы давешнее подогреть – все свежее пекут. Там, глядишь, еще помельтешат себе на забаву – и уже под вечернее солнышко жуют. Ну, мыслимо ли людям так жить? Богово это житье, и сии Боги должны называться соответственно: вкушающие. Так их и рисовать должно.