– Но как я мог догадаться, учитель, что, отдавая в Закрытый Дом тайну вечных красок, я поступлю неугодно тебе? И главное: как оценить меру верности в своих мыслях, учитель? Ведь что бы там ни было, эти мысли – мои, а не твои.

– А ты позови меня беззвучно, и я предстану перед тобой невидимо. Тогда спроси меня, и я отвечу.

– Да, правда, иногда я слышу чужие мысли… но редко. Лучше мне удается передавать свои собственные. Или мне это только кажется?

– Ну, здесь ты кое в чем прав, – с оттенком высокомерия проговорил Арун. – Ты обладаешь некоторыми способностями… не без того… и в степени, которая могла бы удивить даже жрецов.

«Да он пугает меня», – пронеслось в голове у Инебела.

– Но всякое мыследейство есть грех не только потому, что оно запрещено законом, выбитым на ограде Закрытого Дома. Оно нарушает законы естественного предназначения, по которым ногам полагается ходить, рукам – принимать формы, сообразные с работой, а голове – сопоставлять свой опыт с уроками чужой жизни, дабы от соприкосновения твоих мыслей с чужими, как от удара двух кремней, рождались разгадки сокровенных тайн.

– Значит, я хожу на руках?

Младшие гончары дружно заржали.

– Да не без того, – проговорил Сиар, намеренно или нечаянно подражая интонациям отца. – Образно мыслишь, юноша, образно, но верно.

– Но тогда, – сказал Инебел, словно не замечая реплики Сиара, – тогда, учитель, как я смогу услышать твои мысли, чтобы согласовать с ними свои поступки? Ведь течение моих мыслей отличается от твоих, как левая рука от правой.

И тут Арун наконец вспылил, хотя с ним такое бывало не часто.

– Думай своей головой, а не лезь в чужую! Припоминай виденное, сопоставляй! Выуживать из старших готовые мысли – о таком только худородку впору мечтать. Ты глаза раскрой пошире да кругом гляди, а не только на нездешнее-то обиталище! А потом думай! Ты у меня в доме покрывала клетчатые, наградные, что на зависть всей улице, – видал? Не видал. А чтоб урока мой дом не исполнял, слыхал? Не слыхал. Значит, и из кожи вон я не лезу, и забивать себя в землю не позволяю. Ты вон сколько лет секрет краски своей искал?

– Да более трех…

– А взамен получил? Тряпку. Вычти-ка! У кого разница?

– Так во славу Богов Спящих…

– В Закрытом Доме разница. У Неусыпных.

– Все тайны земли и неба принадлежат Спящим Богам, – твердо проговорил Инебел. – Не отдать принадлежащее – воровство.

– А на кой нечестивый корень все это Спящим? Даже Богам? Ты вот когда спишь – тайны тебе недостает? Ну, что молчишь? Что надобно, чтобы спать сном сладостным и легким?

– Удобная постель, сытый живот и спокойный ум. И ты знаешь не хуже меня, что Боги карают за непочтение прежде всего беспокойством сна.

Он говорил и уже давно дивился себе – да, иногда Арун срезал, как маковую головку, его возражение, но порой их разговор шел на равных, словно Арун признавал в нем противника себе по плечу.

Но сейчас в ответ ему раздался ехидный смешок.

– Лилар, детка, залезь-ка вот на эту смоковницу и достань этому несмышленышу… хе-хе… фигу божественного возмездия; да не перепутай, они у меня подсажены на третью снизу ветвь, что простирается над стеной едальни… Во-во, малыш, синяя… не видно? Тогда на ощупь, мохнатенькая она, как пчелиное брюшко… Не раздави.

Лилар спрыгнул с дерева, разжал ладонь – на ней лежала крупная ягода, что-то среднее между ежевичиной и волосатым каштаном. На белой ладони она казалась совсем черной.

– Перед сном возьми полчаши воды, – сухо, словно диктуя рецепт красящей смеси, проговорил Арун. – Выжми в нее три капли соку, остальное выброси и руки помой. Выпей. Наутро будешь знать, при помощи чего жрецы устраивают всем, кто виновен малой виной, кошмарные ночи. Это не опасно, зато поучительно. Иди, Инебел. Ты сейчас становишься мужчиной, и благие задатки, заложенные в тебя Богами – я не говорю «Спящими», – становятся достоинствами, которые преисполняют тебя гордыней. Выпей сок синей ягоды – и, может быть, ты убедишься, как мало истинного в том, что ты в запале юношеской гордыни считаешь кладезем собственной премудрости.