Я единственная сидела за стойкой и не пыталась делать вид, будто циркачей здесь нет.

– Коктейль «Маргарита», – непринужденно ответила я.

– Ха! Т-тезка. И как? Пить м-можно?

– Можно, – с той же уверенной ленцой заверила я.

Девчонка еще помедитировала на доску меню, пожевывая нижнюю губу (отчего помада оказалась у нее и на передних зубах, фу, ну кто же так делает). Парни что-то обсуждали, но совсем тихо; и, кажется, «змею» разговор не нравился. Он резко мотнул головой и сделал попытку встать со стула. Гимнаст подался к нему и хватанул-надавил рукой на плечо: будто лопатой плашмя хлопнул, возвращая обратно на стул.

Я наблюдала, не выдавая своего внимания к этой сцене.

Эдик больше не пробовал уйти, но отодвинулся подальше от Михаила, а Рита уже направлялась к их столику с тремя узкими стопками. Не иначе как что-то крепкое.

– В-вот че ты к нему пристал? – грубо осведомилась она. И тут же, не дожидаясь коллег, опрокинула свою стопку. Поморщилась. – Тебя вообще здесь не д-должно быть, мы с Эдиком х-хотели…

– Х-ххо-хотели они… – передразнил ее гимнаст.

Столики вокруг них стремительно пустели. Вадик убрал посуду с уже покинутых, смирившись и не пытаясь призвать циркачей к порядку.

Я отвернулась, невидящим взглядом скользя по бутылкам и машинально слушая разговор. Только по речевым особенностям этой троицы можно было не глядя отличать – кто подает реплики. Им бы еще кого картавого в компанию для полноты картины.

Вот у Арцаха речь была зачастую слишком уж гладкой, до скуки правильной. Отполированная воспитанием и журналистским факультетом, как галька волной. Уху иной раз не за что зацепиться. Ни малейшего акцента, ни слов-паразитов.

Я не знала, говорит ли Арцах по-армянски. Но успела достаточно пообщаться с ним, чтобы быть уверенной: кроме имен, с исторической родиной их семью ничто не связывало. Фамилию берегли; но больше, похоже, из стремления держаться обособленно и «не смешиваться с кем попало» (слова Варданяна-старшего). Национальные армянские праздники семья Варданян игнорировала, как и какие-либо памятные для их народа даты. И верующих в семье не было. Не иначе как слишком хорошо ассимилировались. Надежно переплавились в суровом советском горниле всеобщей стандартизации. Ух, рассуждаю сейчас прямо как Мила!

– А ты вообще от-твалил бы! – за столиком циркачей Маргарита резко повысила не только градус, но и тон беседы. – Прицепился! Кто тебя з-звал?

– Э-э-эдьк, – глумливо передразнил Михаил. Он голоса не повышал, но в наступившей настораживающей тишине было слыхать каждое слово.

Я рискнула оглянуться. Эдик с хмурым видом сидел, откинувшись на спинку стула и сложив руки на груди, отгородившись от назревающего конфликта. Михаил, навалившись локтями на стол, в упор смотрел то на файерщицу, то на «змея».

Огнеупорная Ритка молча перевела взгляд на своего предполагаемого спутника.

– Ну да. – «Змей» только плечами пожал. – А что?

Он уже не надеялся на спокойный вечер и от того был отвратительно невозмутим. Даже меня, стороннюю наблюдательницу, это невольно задевало.

– На-на-нахрен вас обоих! – Файерщица встала, опрокинув стул. – Сопля т-ты, Эдька! С-с-сопля и есть!

Ее заикание от эмоций и алкоголя только усиливалось, и, похоже, этот факт дополнительно выводил ее из себя. Она вскочила, опрокинув стул, одну за другой, без паузы, опорожнила в себя обе предназначавшиеся цирковым «джентльменам» порции, нарочно грохая пустыми стопками о стол.

– С-сидите тут, долбоящеры, любите друг друга, – высоким стилем закончила она и стремительно покинула бар.

Н-да, очень похоже, что все это назрело еще до того, как они пришли сюда, а вот тут-то и сдетонировало.