Именно в этой ситуации и скрываются истоки огромного количества стереотипов о старении. Потому что сегодня мы имеем дело с инерцией представлений о старении, уходящих корнями в прошлое нашего общества, перебравшихся по мостику ХХ века в новое столетие. Какого же рода эти убеждения и с чем связано их появление?

Еще в начале ХХ века около 80 % россиян были деревенскими жителями. На протяжении столетий наши соотечественники воспринимали старость с точки зрения аграрного сообщества. То есть речь идет о людях, для которых капризы погоды могли обернуться голодной смертью, а грамотное распределение ресурсов – особенно в трудные времена – было залогом выживания семьи и общины. В приоритете находились «полезные» члены маленького сообщества, а критериями этой полезности выступали способности эффективно работать и производить на свет потомство.

С учетом этих критериев пожилые люди рассматривались как социальный балласт. Если о процессе взросления, в ходе которого молодой становился полезным обществу, говорили: «Вошел в лета», то о постаревшем члене общины судили как о «вышедшем из лет», частично или полностью утратившем свою социальную роль.

По мнению доктора филологических наук А. А. Панченко, эти и подобные выражения «отражают традиционное представление о том, что каждому взрослому человеку положено определенное количество лет, ограниченный временной континуум, отпущенный на полноценную социальную жизнь и исчерпывающийся с наступлением старости»[7]. При этом подразумевается, что время принадлежит не конкретному человеку, а социальным институтам: семье, общине или даже человечеству в целом.

Исходя из этого представления, жизнь рассматривалась как благо, но благо ограниченное, которым можно пользоваться в течение определенного времени – пока ты приносишь пользу другим. О человеке, который жил дольше «положенного», говорили, что он «заедает чужой век», то есть использует жизненные ресурсы, которые стоило бы потратить на полноценного члена социума.

Вплоть до начала ХХ столетия в сельских общинах рассказывались легенды о практиковавшихся в прежние времена ритуальных убийствах пожилых людей с целью «сбрасывания балласта» с общины. Неизвестно, насколько эти истории достоверны. Однако сам факт их существования и живучести свидетельствует о господствующем в аграрных обществах отношении к старости.

С точки зрения рационального распределения ресурсов в таком социуме, долгожительство – явление негативное, а человек, который осмелился пользоваться жизнью сверх положенного срока, будет рассматриваться как обуза и паразит. «От старых дураков молодым житья нет», «Был конь, да изъездился», «Седина напала – счастье пропало», «Старость не радость, а пришибить некому», «Поколе молод, потоле и дорог». На фоне таких вынужденно сформированных на протяжении столетий стереотипов жизнь после окончания «социально полезного» периода воспринималась как несчастье, наказание, бремя.

Каким образом доходит до нашего сознания – и укореняется в нем – эхо давно ушедшей эпохи? Почему так живучи представления о пожилых людях и старении, утратившие актуальность более века назад? Все дело в том, что такое восприятие зрелого возраста вплетено в наш язык на уровне определений, метафор, сравнений… Архаичный посыл, растворенный в языке, как сахар в чае, усваивается с ранних лет, влияет на сознание и восприятие реальности.

«Язык выражает не только знания об окружающем мире, но и наше отношение к явлениям внешнего мира, к другим людям и к самим себе, а также наши эмоции и волевые побуждения, – пишет философ и языковед Г. П. Гарипова. – Таким образом, человек познает с помощью языка и свой собственный язык, и внешнюю реальность, и свое общественное и индивидуальное сознание»