– Знаю, – улыбка у Гребенина была какой-то особенной, аристократически сдержанной. – Вы дразните ее Бонапартшей. Сама в этом призналась, только в отличие от меня, англомана, она, напротив, считает себя франкоманкой. При том, что англичане и французы – вечные соперники.

«Господи, – проводила его взглядом Евдокимка, – только бы он не влюбился в эту Бонапартшу-франкоманку! Такая ведь манерами своими кого угодно завлечь может».

Некстати располневший ефрейтор взглянул на Штубера с той внутренней раздраженностью, с какой обычно занятые важным делом люди посматривают на праздношатающихся бездельников: «Шел бы ты отсюда!..» Однако вслух ефрейтор спросил:

– Вы действительно хотите говорить с бургомистром, или это… шутка? – ефрейтор стоял с телефонной трубкой в одной руке и с флягой в другой и вообще вел себя с вызывающей раскованностью.

– О том, как именно я шучу, вы, ефрейтор, узнаете в другом месте и в другой обстановке, – сдержанно пообещал барон. – А сейчас оставьте в покое флягу…

– Да нет в ней шнапса. Обычная вода, – без какой-либо острастки объяснил обладатель пивного живота.

– Тем более… Фамилия бургомистра известна?

– Когда мы впервые связались с ним, то услышали в трубке: «Кречетов слушает». Причем отказывался верить, что мы – германцы; решил, что кто-то желает подшутить над ним.

– Все, ефрейтор, все, – взглянул оберштурмфюрер на часы. – Вы слишком многословны. Молча свяжите меня с этим русским чиновником, самое время пообщаться.

Ефрейтор демонстративно пожал плечами, давая понять, что вынужден подчиниться прихоти пришлого эсэсовца и после небольшой паузы начальственным тоном приказал кому-то в трубку:

– Свяжи-ка меня с этим русским висельником. Да с бургомистром, с бургомистром! С кем же еще?!

– Может, тебя сразу со Сталиным связать? – глухо раздалось на том конце.

– Вам бы лучше работать мозгами, а не языком, – буквально прорычал фон Штубер в трубку, предварительно вырвав ее из руки ефрейтора. – Русским хоть немного владеете?

– Как принято говорить у русских, я – «прибалтийский немец». – По тому, как на той стороне трубки протягивали гласные, Штубер определил, что, скорее всего, связист из Эстонии.

– Вот и свяжись с бургомистром. Объяви, что с ним желает побеседовать оберштурмфюрер СС барон фон Штубер. Коротко, но по очень важному вопросу.

– Странная нынче пошла война, если офицер СС запросто может поговорить по телефону с бургомистром тылового города противника.

Несколько секунд тишины, затем линия вновь ожила:

– У телефона. – Голос, возникший в трубке, был негромким, уставшим. Он явно принадлежал человеку, который уже ни на что хорошее в своей жизни не рассчитывал.

– Я правильно понял: вы – бургомистр Степногорска?

– А вы – в самом деле… этот самый… какой-то там немецкий офицер?

– Послезавтра мы возьмем город, и вы сумеете в этом убедиться.

– Ни хрена вы не возьмете. А если и возьмете, то… захлебнетесь собственной кровью.

– Неубедительно вы как-то произносите все это, господин Кречетов. Без идеологического пафоса, как сказали бы в райкоме партии.

– А вы что, из русских, что ли?

– Из эсэсовцев! Слышали о таких войсках?

– Да уж, наслышан. Вы чего линию занимаете? По делу позвонили? Решили сдаться? Тогда чего тянуть?

Штубер хмыкнул. Только теперь он осознал, что в его милой беседе – по телефону, через линию фронта, с бургомистром русского города – просматривается нечто ирреальное.

– Не пытайтесь перенимать инициативу, господин бургомистр. Сегодня – не ваш день. Это я вам должен предложить не оставлять город самому и не делать ничего такого, что способствовало бы эвакуации его предприятий и служб.