– Так что мы будем делать? – спросила она, прежде чем снова оседлать своего «коня». – Отец требует, чтобы мы эвакуировались. Тебе нужно срочно уходить. Даже страшно вообразить себе, как ты, с твоими регалиями – директор школы, депутат, член партии, жена офицера – сумеешь уцелеть здесь во время оккупации.

– В жутком сне представить себе не могу.

– Почему же тянешь с уходом?

Мать на минуту смахнула с лица усталость и удивленно уставилась дочь:

– Ты ничего странного в речах своих не заметила, о дочь моя?!

Евдокимка давно привыкла к тому, что обращение на восточный лад «о дочь моя!» всегда означает одно и то же – мать пытается иронизировать. Ту же манеру перенял у нее в последнее время и отец, правда, в его устах это не звучало иронично – он попросту копировал супругу.

– Заметила. Я намерена проситься с кавалерийский полк; вчера одну из их санитарок ранило осколком.

Пока мать приходила в себя от такого сообщения, Евдокимка вскочила в велосипедное седло и помчалась в сторону штаба полка.

– Какой еще кавалерийский полк?! – с трудом обрела голос Серафима Акимовна. – Какая санитарка?! Ты что, забыла, что тебе еще нет восемнадцати?! Никто не посмеет зачислить тебя. Я потребую!.. Господи, лучше бы ты в самом деле родилась мальчишкой! – последнее, что услышала девушка, исчезая за углом полуразрушенного во время бомбежки дома. – Тогда по крайней мере я знала бы, как к тебе относиться… Все равно ведь сорванец-сорванцом, – отводила мать душу, уже направляясь в сторону школы.

К счастью, Серафима Акимовна, еще не знала, что Евдокимка уже обращалась к начальнику полкового лазарета, но тот немедленно поинтересовался: «Сколько тебе лет? Только не вздумай врать!» Девушка врать не стала, тем более – в присутствии эскадронного старшины; повернулась и ушла. «Рано тебе пока еще в горе людское погружаться, – бросил вслед ей этот армейский начальник. – И крови людской на век твой еще, ой, как хватит!»

Это происходило несколько дней назад, когда немцы еще оставались по ту сторону Буга. Теперь же, считала Евдокимка, к ней обязаны были отнестись по-иному, как-никак начальная медицинская подготовка у нее все-таки имелась. Другое дело, что сегодня она намеревалась пробиться к самому командиру полка, или в крайнем случае к его заместителю, и конечно же следовало быть более настойчивой. Для важности девушка даже сумку свою санитарную прихватила.

Ее мечтания прервал вой единственной в городке заводской сирены; гул моторов, да крики «Воздух! Все – в укрытие!». Взрывными воздушными волнами девушку дважды сбрасывало с велосипеда, но она все же сумела добраться до центральной площади, рядом с которой, в старинном особнячке, располагался штаб.

Немецкие летчики, очевидно, тоже хорошо знали, где находится и штаб, и военкомат, и прочие районные организации, потому что как минимум шесть самолетов устроили над этой частью Степногорска штурмовую карусель: в центральных кварталах города уже начинали пылиться руины зданий, лежали убитые и раненые. Зрелище было ужасающим, однако девушка резко одернула себя: «А ты что ожидала увидеть, напрашиваясь в санитарки? Терпи! Или же отдай кому-нибудь сумку, а сама отправляйся домой; присоединишься к очередной колонне эвакуированных. Может, действительно рано тебе “в горе людское погружаться”?»

Однако отречься от санитарной сумки она так и не смогла.

Десантники все выходили и выходили из леса, поодиночке или небольшими группами: высадка диверсионной группы на сей раз оказалась не такой уж и учебной.

– Господин оберштурмфюрер, – доложил обер-лейтенант Вильке после того, как обе группы построились и была проведена перекличка. – Задание по учебному десантированию выполнено. Потери отряда – один солдат убит, один числится пропавшим без вести, четверо раненых.