– Ты, вроде, сказал, что перетаскал всё из лаборатории?

– Да говорю же, всё, как есть! Две бутыли только остались, с азотной кислотой и глицерином. Запалы, реактивы для гремучего студня – всё цело. Сегодня ночью к нам на чердак снесу, спрячу.

– Цело, значит… – повторил Матвей. – Что ж, тем лучше. Пошли!

Отправляющимся в Абиссинию наверняка не помешает опытный взрывник – тем более, со своими запасами.

Москва,

Пл. Пречистенские ворота

Вениамин извлёк из кармана брегет, щёлкнул защёлкой – в глаза ему отскочил весёлый солнечный зайчик, такой же ярко-рыжий, как тонкий слой позолоты на внутренней поверхности крышки. До начала лекции Ашинова оставалось ещё часа полтора; устроители, купеческое благотворительное товарищество и Императорское Палестинское православное общество, сняли для неё зал в помещении Политехнического музея, что на Пречистенке. Здесь нередко проводились разного рода публичные собрания – публичные лекции, выступления поэтов, литераторов, общественных деятелей, коих в последнее время в обеих столицах Империи развелось, хоть пруд пруди. Можно было в ожидании посидеть в кофейне или ином заведении, ориентированном на «чистую» публику – в центре Москвы их хватало, но у Остелецкого оставалось ещё дело, разобраться с которым желательно было бы до лекции.

Речь шла о письме, переданном ему в Петербурге тощим правоведом. Несмотря на драматически обставленный процесс передачи из рук в руки, ничего «революционного» или даже «вольнодумного» эта бумага не содержала – в ней была всего лишь рекомендация штабс-капитана по Адмиралтейству Остелецкого некоему Аристарху, студенту Императорского Московского технического училища, от его кузена. А так же просьба: «свести подателя сего со знакомыми упомянутому Аристарху особами, собирающимися присоединиться к «известной африканской экспедиции» – ровно так и было написано в письме каллиграфическим крупным почерком, коим всегда славились «чижики-пыжики», как прозвали студентов столичного Училища Правоведения за зелёные с жёлтыми обшлагами мундиры и шинели.

История этого «послания» была довольно проста. За несколько дней до памятной беседы с Юлдашевым, Остелецкий как раз сидел в известном нашему читателю трактире в «Латинском квартале», и не один, а в обществе нескольких местных обитателей, причём речь зашла как раз о лекциях Ашинова, о которых тогда говорил весь Петербург. Тощий правовед тоже был в числе сидящих за столом – он-то и упомянул о своём двоюродном брате, писавшем ему, что среди московских студентов немало таких, кто, разочаровавшись в перспективах в пределах отечества, готов хоть сейчас попытать счастья в Абиссинии.

Тогда Остелецкого авантюра «вольного атамана» не интересовала совершенно; но цепкий ум разведчика взял этот факт на заметку – просто так, на всякий случай. И когда тема всплыла в разговоре с графом Юлдашевым, Вениамин припомнил и недавнюю беседу, и «чижика-пыжика» с его кузеном. Возвращаясь на свою квартиру от «Донона» он заглянул на в трактир, переговорил коротко с тощим правоведом – и наутро, перед тем, как отправиться на Николаевский вокзал, получил от него требуемое письмо с рекомендациями, каковое и намеревался теперь пустить в ход.

Не то, чтобы Вениамин загодя, задумал какую-то операцию и собирался обзаводиться агентурой. Нет, так далеко его планы не простирались – скорее это была простая предусмотрительность, на случай… он и сам толком не знал, какой. Интуиция, однако, подсказывала, что походом на лекцию дело не ограничится, и если, в самом деле, придётся отправиться в Африку, не вредно будет иметь рядом спутников— образованных, молодых, энергично, и, что немаловажно, движимых вполне определёнными, насквозь ясными побуждениями. А ведь если побуждения человека понятны – то и управлять им несложно, не так ли?