– И сколько хочешь денег? – заинтересовался Хренов, всем телом подаваясь вперед. – Мне тоже дача нужна. Я бы маму туда на лето вывозил, пусть цветы разводит.

– Вы же только что рассказывали Роме, как с мамой живете душа в душу! – не удержалась я.

Хренов осуждающе глянул на меня и недовольно выдохнул:

– Исключительно для маминой пользы.

Я представила, как поселю в дикой дмитровской глуши безлошадного Добрыню и стану к нему раз в месяц наезжать. Привозить «Дошираки» и следить, чтобы он совсем не одичал. А выживальщик будет бродить по лесу, размышляя, как эффективнее выжить в сложных условиях постапокалипсиса, а в свободное от глобальных дум время создавать свою игру. В общем, чудесный вариант, наилучшим образом устраивающий нас обоих.

– Нет уж, Владимир Ильич, руки прочь от Лилиной дачи! – не обращая внимания на недовольство начальства, выпалила я. – Я уже ее беру!

– Берта, ты, правда, согласна? – оживилась Лиля. – Вот здорово!

– А почему бы и нет? Надеюсь, Добрыне там понравится. Вопрос цены.

– Ой, Берта! Я много не прошу! Только на то, чтобы погасить кредиты.

– А это сколько?

– Двести пятьдесят тысяч.

– Годится.

– Ну вот, как все славно устроилось. – Шеф хлопнул ладонями по коленям. – А теперь, девочки, по домам. И, выбираясь из кресла, задумчиво протянул:

– И все же что это за штуковина такая – доминатон? Ишь, как завернули – при помощи флейты завоевать мир. Ну и глупость! Чего только люди не придумают!

Акры, XIII век

– Как по мне, так прибыльнее всего карать во имя Господа нашего Иисуса Христа иудеев, – сплюнув в пылающий костер, проговорил барон фон Ливеншталь.

Приблизив к глазам широкую нечистую ладонь, барон – здоровенный детина в ослабленных рыцарских доспехах, – с интересом рассматривал усыпанную бриллиантами крупную пряжку в форме звезды и полумесяца.

– Черт знает! Никогда не поймешь, на кого нападаешь. Захватывали вроде, иудейский караван, а на убитой бабенке – мусульманская стекляшка.

– С убитых всадников я снял сарацинские доспехи, – поддакнул оруженосец рыцаря.

– А, все едино, что иудеи, что мусульмане. Папа Урбан[2]про всех говорил, что это дьяволопоклонники, и нет им места на Святой земле.

Вдоволь насмотревшись на пряжку, Уго фон Ливеншталь спрятал переливающуюся в отблесках костра драгоценность в переметную суму, вскинул налитые кровью глаза на сидящего напротив худого юношу и блаженно, с хрустом потянувшись, оскалил в улыбке крупные желтые зубы:

– Что ни говори, а против мусульман иудеи не в пример богаче, хотя и с причудами. Ты, студиозус Йозеф, – давно небритое лицо барона скривилось в презрительную гримасу, – не первый год в походе, а до сих пор ни черта не смыслишь в жизни. Ни на один золотой не обогатился. Только и делаешь, что скупаешь пленных стариков. На кой черт они тебе сдались? Или ты предпочитаешь в любовных утехах старых иудеев, а не их молоденьких дочерей?

Откинувшись на полог своего шатра, барон раскатисто захохотал, подмигивая сидящим у соседних палаток товарищам по походу, в то время как ставший предметом насмешек юноша невозмутимо помешивал исходящее паром варево в котелке над огнем.

Йозеф Крафт привык к постоянным насмешкам. Он действительно большую часть заработанных лекарским ремеслом денег тратил на приобретение древних старцев – обладателей иудейской мудрости. В крестовый поход на Святую землю начинающий медик отправился с одной-единственной целью – добраться до затерянного на востоке города Исфахана и поступить в обучение к великому Абу Гамеду.

Это решение родилось и окрепло в душе юноши в тот момент, когда на его глазах с муками умерла от болезни живота мать, самый родной и близкий человек. Все свои надежды и чаяния отец мальчика вложил в старшего сына, видя в нем продолжателя купеческого дела, младший же, Йозеф, почти находился с набожной матушкой. С раннего утра до поздней ночи матушка молилась Иисусу Христу, и Йозеф охотно следовал ее примеру. В одно недоброе пасмурное утро Йозеф заглянул в домашнюю молельню и не застал матушку на привычном месте перед распятием. Йозеф нашел ее лежащей в кровати, ослабевшей и бледной. Приглашенный врач, растерянно разводя руками, виновато протянул: