Наконец это мне надоело, и вечером накануне отъезда я снова пришел в ее комнату, убедившись, что сатрапа нет дома. Она читала и выглядела чертовски обольстительно в своем светло-зеленом пеньюаре. Я был слегка навеселе, и при виде ее белоснежных плеч и алых губ по спине у меня пробежала знакомая волна возбуждения.

– Что вам угодно? – ледяным тоном спросила она. Я ожидал подобного приема и заготовил речь.

– Я пришел извиниться, – ответил я с видом побитой собаки. – Завтра я уезжаю, и прежде чем это случится, мне хотелось бы попросить у вас прощения за сказанные мной слова. Я сожалею, Джуди, искренне сожалею. Я вел себя как хам… как подлец… и … готов сделать что угодно, чтобы загладить свою вину. Это все.

Она отложила книгу и развернулась на стуле лицом ко мне. Взгляд ее по-прежнему был холоден, и она не проронила ни слова. Я помялся, как застенчивый школяр, – мне хорошо было видно собственное отражение в зеркале, висящем у нее за спиной, позволявшем наблюдать за ходом спектакля, – и снова выразил свое сожаление.

– Ну ладно, – сказала она наконец. – Вы сожалеете. И есть о чем.

Я хранил молчание, отведя глаза в сторону.

– Хорошо, – сказала она после паузы. – Доброй ночи.

– Пожалуйста, Джуди, – отчаянно взмолился я. – Вы так жестоки. Если я вел себя как мужлан…

– Именно так.

– … Это потому что я был вне себя от боли и ярости, и не понимал, почему… почему вы не позволяете мне… – оставив мысль недосказанной, я принялся разглагольствовать о том, что никогда прежде не встречал такой женщины, и что влюблен в нее, и пришел молить о прощении, поскольку не могу смириться с мыслью о том, что она ненавидит меня, и городил прочую чепуху в том же ключе. Достаточно примитивно, скажете вы? Но я ведь еще только учился. Все же зеркало говорило мне, что все идет хорошо. Закончив, я выпрямился, принял торжественный вид и заявил:

– Вот почему я хотел снова увидеть вас… и сказать вам. И попросить у вас прощения.

Коротко поклонившись, я направился к двери, прикидывая, как я остановлюсь и повернусь к ней, если она сама меня не остановит. Но она приняла все за чистую монету.

– Гарри, – сказала она, едва я коснулся ручки.

Я повернулся. На губах ее играла легкая улыбка, взгляд был печален. Потом она встряхнула головой и улыбнулась по-настоящему.

– Хорошо, Гарри, если тебе нужно мое прощение за случившееся, я даю тебе его. Мы не станем говорить…

– Джуди! – я одним скачком оказался рядом с ней, сияя, как спасенный грешник. – О, Джуди! Спасибо! – И решительным движением протянул ей руку.

Она встала и взяла мою руку, продолжая улыбаться, но в ее глазах не было и намека на прежнее необузданное желание. Джуди выглядела величественной и снисходительной, как строгая тетя, разговаривающая с легкомысленным племянником. Племянником, склонным к инцесту, как ей прекрасно было известно.

– Джуди, – обратился я к ней, не выпуская ее ладонь. – Мы расстаемся друзьями?

– Если хочешь, – сказала она, пытаясь высвободить руку. – До свидания, Гарри, и удачи.

Я шагнул вперед и поцеловал ей руку. Она, казалось, не возражала. Сдуру я решил, что дело в шляпе.

– Джуди! – начал я опять. – Вы прекрасны. Я люблю вас, Джуди. Если бы вы только знали, что вы олицетворяете в себе все, что я ценю в женщинах. О, Джуди, в вас все прекрасно: и зад, и животик, и бюст. Я люблю вас.

И я притянул ее к себе. Она вырвалась и отпрянула от меня.

– Нет! – в голосе ее звенела сталь.

– Какого черта! Почему нет? – вскричал я.

– Убирайся! – заявила она, побледнев и вонзая в меня, острый, как кинжал, взор. – Спокойной ночи!

– К черту спокойную ночь, – ответил я. – Полагал, мы расстаемся друзьями? Что-то это все не очень по-дружески, разве нет?