– Знаешь, Павловская, – каким-то надтреснутым голосом ответил парень, – я просто очень люблю и уважаю своего отца. А отец сказал, что боязнь проявить свою самостоятельность – это трусость и малодушие. А я хочу, чтобы мой отец тоже меня уважал. И поэтому я готов попробовать сделать то, чего никогда не делал, то, чего боюсь. Но тебе, с твоим куриным умишком и бесчувственной душой этого не понять. Ты просто пустая и высокомерная стерва.

Выпалив всю эту эмоциональную тираду, Пименов с лицом, покрытым нервными красными пятнами, развернулся и побрел прочь, а Катька так и осталась стоять с открытым ртом посреди коридора. Судорожно сглотнув, она направилась в столовую выпить кофе, запить неприятный осадок после разговора. Антипатия к Виталику не прошла и даже, пожалуй, стала еще больше, потому что к легкому презрению, которое она испытывала к этому невнятному парню, добавилось еще какое-то новое чувство. Стыд. Да, ей почему-то было стыдно. А человек, который заставил тебя почувствовать стыд, почему-то всегда невольно вызывает неприязнь. «Да ну его в пень, Валенка этого ненормального», – раздраженно отогнала она от себя неудобные мысли и с удовольствием сделала первый глоток ароматного капучино. Но внутренняя мышь почему-то продолжала тихонько выедать ей мозг.

В приподнятом настроении (спасибо любимому кофе) Катарина вышла из универа, как кошка жмурясь на последнее осеннее солнышко, и практически лоб в лоб столкнулась со своим экзотическим другом из Республики Конго, которого не видела с того самого дня, когда чаепитие с эклерами слегка не задалось. Надо сказать, что Серж выглядел слегка потрепанным, на щеке его красовалась ссадина внушительных размеров, переносица и вовсе была разбита, веко правого глаза опухло, будто его покусали пчелы, и было искусно отделано сочным фингалом, который был виден издалека даже на африканской коже несчастной жертвы.

– Господи, Серж, что с тобой случилось? – ахнула девушка. – Кто это тебя так?

– Пойдем в кусты, я буду рассказать, – таинственно зашептал африканец.

– Какие кусты? Ты совсем офанарел что ли? Не пойду я с тобой ни в какие кусты, – возмущенно рявкнула Катька.

– Мы просто будем стоять рядом с кусты, там мало люди ходят. Здесь неудобно рассказать, – застенчиво пробормотал Серж.

– А, ну ладно, пойдем. Просто у нас если парень девушку в кусты тащит, то обычно подразумевается, что он ей предлагает… Короче то же самое, что и ты нам с Викой предлагал в общаге, только по-русски, – хмыкнула Катарина.

– Нет-нет, я понимаю, все хорошо! – заволновался конголезец. – Если девушка не хочет, я не буду предлагать.

– Так что с тобой все-таки случилось?

– О, Катрин, вчера мы бухали с монгольцами…

– С монголами, – машинально поправила Катька.

– Да, с монгольцами. Сэ террибль! Это ужасно! Я вчера делал нехорошо, очень нехорошо. Сначала мы много пили водки, потом мы много кушали суп и большие круглые пельмени, и жареные пироги, и потом снова пили водки, и потом опять кушали. Там везде есть много мяса, очень жирно, монгольцы рассказывали, что это было овца… овцатина! Они очень любят кушать жирная овцатина! – вздыхая, предавался воспоминаниям Серж.

– Какая еще овцатина? – расхохоталась девушка. – Может, баранина? Ну, овца, баран, они пара, понимаешь? Но мясо называется баранина.

– О, да, баран. Я забыл. И потом мы пили и кушали, пили и еще кушали. И потом я уже не мог кушать, мне стало неприятно, я хотел вся еда и водка обратно. Нет, я не хотел, но мой живот хотел еда и водка обратно. И я просил чай, чтобы живот стало хорошо. И монгольцы варили чай, потом мне принесли полную тарелку и сказали пить. Я смотрел, что это был не чай, а жирный суп с молоком! И там опять пахнет баран! Баранина! И я понимал, что монгольцы хотели смеяться надо мной, а я уже был совсем бухой, и я тогда вылил суп, а Сумъя встал и ударил меня в лицо. И потом я не помню.