Вика открыла дверь в очередном сногсшибательном прикиде – белая блуза с растительным орнаментом и невозможно широкими от локтя до манжет рукавами, юбка с гротескно завышенной талией и орнаментом в стиле Пикассо эпохи кубизма, образ дополняли колготки горчичного цвета и стоптанные шлепанцы. Голова прекрасной хозяйки дома была украшена ультракороткой стрижкой цвета «баклажан» и длиннющей во весь лоб челкой ярко-желтого цвета.

– Вича, ты что, с показа такая красивая? А почему тогда в тапках? Не, ну ты даешь, подруга, еще и прическу новую замутила! Когда успела? – затарахтела Катька.

– Когда-когда? Да сегодня перед показом заскочила к Алине, вот она меня и уделала, чтобы я уж совсем в образе была. А тапки – потому что я дома. Не думаешь ли ты, что я после показа дома еще должна на каблуках рассекать? Тапки – наше все. И вообще, мать, ты мне зубы не заговаривай. Грыня, давай сюда, чё пожрать и выпить принесли!

Гришка передал пакет с покупками хозяйке, помог своей девушке снять плащ и разделся сам, ища глазами, куда бы повесить вещи. Но, судя по заполненности шкафа, гулу голосов из глубины квартиры и грохочущей музыке, искать свободные вешалки было бесперспективно.

– Вика, – закричал он в сторону кухни, – куда можно повесить вещи?

– Несите в родительскую спальню, там где-нибудь пристройте, – проорали ему в ответ.

– Я пойду на кухне помогу, – сказала Катька и упорхнула помогать подруге.

Насколько Вика горела в творчестве, настолько же люто она не любила готовить и заниматься домашним хозяйством. Она уже давно ныла, что пора съезжать от маман, хочется полной автономности, надо снять хатку-студию, и там творить, дать волю полету фантазии. Но полет фантазии останавливали вполне себе практические соображения – одна мысль о том, что ей придется самой что-то себе готовить, даже самое незатейливое, а потом еще и убирать за собой, повергала ее в полнейшее уныние. Так что Вича, пораскинув своими творческими мозгами, решила пока окончательно не отпочковываться от родительского крова и вкусных домашних обедов. А на ее вечеринку по старинной традиции все гости приходили с готовой едой, потому что знали – жрать у креативного дизайнера нечего.

– Что-то ты какая-то задумчивая, подруга. Случилось чего? – спросила Вика, покосившись из-под длинной челки на Катьку, раскладывающую салатики по вазочкам.

– Ты не поверишь, все отлично и ничего не случилось, – как-то безэмоционально ответила Катька.

– Но, тем не менее, твое «отлично» звучит как-то кисло. С Грыней что ли разругались?

– Да нет, Вича, честно, но с Гришкой все действительно хорошо. Я сама понять не могу, может, это со мной проблемы?

– Так, мать, надо бы пообщаться нормально. Слушай, оставайтесь сегодня ночевать у меня. Я вас определю в родительскую спальню на ночь. Подпоим твоего Грыню, а сами потрепемся по-нашему.

– Да куда там, он же на машине, поди вообще пить не будет.

– Пф-ф, подруга, я тебя умоляю. У меня тут такой народ собрался, что обработаем твоего красавца как надо, не дрейфь. Все, бери салаты, курицу, а я бутылки и стаканы прихвачу. Пошли, а то там народ взалкал жрачки и горло промочить!

Многочисленное Викино общество расположилось в основном в гостиной, но часть его разбрелась где-то в полумраке плохо освещенных комнат. Из колонок грохотала музыка, и любимец всея российской молодежи, которого Викина мама называла не иначе как «этот блеющий», причем обычно в контексте со словом «выключи», жалобно страдал. Его невыносимые страдания из-за того, что очередная девушка с заниженной планкой социальной ответственности сильно хочет его денег, повергали его поклонниц в экстаз. Девчонки подвывали вместе со страдальцем: «А-у-у, я-я». Парни сдержанно, но проникновенно покачивали головой в такт ритму и картинно взмахивали распальцованными руками.