– Товарищ адмирал, я хотел вас просить…

– Вот, возьми! – Адмирал протянул листок бумаги, сложенный вчетверо. Это был рапорт Арсеньева, поданный в первые дни войны. – И помни, Сергей Петрович, как говаривал Федор Федорович Ушаков: «Не отчаивайтесь! Сии бури обратятся к славе России».

Из здания штаба флота Арсеньев вышел вместе с командиром лидера «Киев» капитаном 3-го ранга Глущенко. Они были давними приятелями, встречались семьями, вместе проводили выходные дни. После гибели жены и дочери Арсеньев перестал бывать у Глущенко. Он вообще почти не сходил на берег.

Добродушный, преждевременно полнеющий командир «Киева», которого матросы называли между собой «дядя Пуд», закончил училище двумя годами раньше Арсеньева. Он был старше по званию, и, безусловно, ему было обидно, что командиром ударной группы назначен Арсеньев, а не он. Но в глубине души Глущенко признавал правильность этого выбора. Спокойную решимость Арсеньева хорошо знали на флоте.

Чтобы скрыть неловкость, Глущенко громко и много говорил, в то время как они спускались с городского холма на улицу Ленина. Арсеньев отвечал односложно. У здания Музея Черноморского флота, украшенного пушками времен Нахимова, Глущенко вдруг остановился:

– А что, пожалуй, когда-нибудь и твой кортик покажут здесь пионерам?

– Сомневаюсь.

– Ты что же, не надеешься вернуться?

– Надеюсь.

Они прошли по крутому Минному спуску и простились на пирсе. Арсеньев крепко сжал мясистую ладонь товарища:

– Ну, счастливо! Обо всем уже говорено. Надо действовать. – Он спрыгнул на катер, который крючковые подтянули к пирсу.

Вернувшись на корабль, Арсеньев приказал сыграть большой сбор. Он прекрасно понимал, что в этом нет необходимости. Знал, что не имеет права и ничего не скажет теперь экипажу корабля о предстоящей боевой задаче, и все-таки ему хотелось увидеть сейчас сразу всех этих непохожих людей, ощутить их как единую личность, частью которой является он сам – Сергей Арсеньев, ответственный за каждую жизнь на борту «Ростова». Это раздумье было необходимо ему, потому что он отчетливо ощущал приближение того грозного мига, к которому готовил себя всю жизнь.

Снова вытянулся на юте неподвижный строй моряков. Капитан-лейтенант всматривался в каждого из них, словно видел их впервые. Вот командир батареи главного калибра Николаев. Арсеньев невольно любовался выправкой лейтенанта. Складный ширококостный сибиряк, с квадратными плечами и большой круглой головой, Николаев производил впечатление человека чрезвычайно спокойного, даже флегматичного, но Арсеньев уже знал, что неторопливость движений и четкая, размеренная речь скрывают характер страстный и неудержимый. Видно было, что лейтенанту, который всего полтора месяца назад пришел на корабль, морская служба по душе. Свои обязанности он выполнял с нескрываемым удовольствием, наслаждаясь четкостью работы механизмов, слаженностью команды и даже звуком собственного голоса, отдающего приказания. Молодость! Арсеньев был старше всего на восемь лет, но восемь лет службы на флоте – это немало. Вот старший помощник командира корабля – капитан 3-го ранга Зимин. Этот годится Николаеву в отцы. Ему под пятьдесят, а на вид куда больше, потому что морская соль пропитала его насквозь – от морщинистых щек до жесткого седеющего затылка. Его цепкие маленькие глаза, почти лишенные бровей и ресниц, видят мельчайшую погрешность на корабле. «Ходячая лоция», «черноморский краб», «музейный компас» – как только не называет молодежь мешковатого брюзгу Зимина! Остряк и говорун Закутников утверждает, будто Зимин способен с закрытыми глазами провести корабль через Кавказский хребет. Младший штурман Закутников только что из училища. Старается казаться солидным, а его губы в любой момент готовы расплыться в улыбке.