В новенькой толстовке она сияет, как большая снежинка, летящая с неба или готовая растаять на асфальте. Под толстовкой на ней старая черная футболка с рисунком и надписью Blood Sugar Sex Magik[8] и хлопковые бермуды цвета хаки. Она с удовольствием носила бы шорты покороче, но мама запрещает ей выставлять все места напоказ. Футболка ей заметно велика – на пару размеров. Каталине нравится так ходить – как будто еще два защитных слоя поверх ее собственной скорлупы. Когда она перед выходом из дома мерила толстовку, мама сказала, что она выглядит нелепо и вообще похожа на те надувные фигуры, которые машут руками на ветру, – такие еще ставят иногда перед торговыми центрами. Зато про черные кеды, которые ей купили еще прошлым летом и которые уже начали протираться, мама ничего не сказала. Поглядев на свою обувь, Каталина снова видит на земле ту бумажку, выпавшую из рюкзака. Она уже успела про нее забыть. Теперь она узнает бланк с водяным знаком – Геракл и два льва. Каталина думала, что убрала его в ящик как сувенир из страны хороших новостей – страны, которая все чаще кажется безотрадной и замученной. Это направление от врача с последнего раза, когда она ходила на обследование. Ей разрешили забрать его на память. С тех пор прошло почти два года, значит, она уже три года ходит с одним и тем же рюкзаком, с которым будет ходить, пока ткань не станет тонкой, как папиросная бумага. К счастью для таких подростков, как Каталина, новое сейчас немодно. Еще несколько лет назад, в начальной школе, она постеснялась бы надеть что-то грязное, рваное или полинялое, но с апреля она, как и еще полкласса, жаждет хоть чем-нибудь походить на Курта Кобейна и убеждена, что он не показался бы на люди с новым рюкзаком – только с таким же грязным и старым, как ее, штопанный-перештопанный мамой. А еще она попросила маму связать ей кардиган как у Сильвии, у той кардиган почти как у Кобейна, в котором он пел на концерте. Каталина хотела, чтобы и цвет был тот же самый, такой светло-коричневатый, но у мамы другие вкусы, так что она ей связала винно-красный и с отложным воротником. Каталина в нем смотрелась как старый дедок, но все равно зимой ходила в кардигане в школу с самым гордым видом. Для нее и кардиган, и поношенный рюкзак, и музыка, которую она слушает, – знаки принадлежности к субкультуре. Ее соплеменники носят прически и одежду, как у Курта Кобейна, чтобы еще хоть немного продлить ему жизнь, хоть мама и говорит, что она похожа на клоуна. Фанатеть от гранж-группы хорошо, потому что мальчишки тоже от них фанатеют, а вот сходить с ума по Алехандро Сансу, которого любят одни девчонки, – это несерьезно. Он и нравится-то им только потому, что ничем особым не выделяется, как бы девчонки ни кричали, ни прыгали и ни изрисовывали сердечками его фото, которыми обклеивают свои папки для тетрадей, неприкрыто демонстрируя, что им знакомо половое влечение. У Каталины на папке Курт Кобейн, и ей не нужно проявлять ни капельки фанатизма, потому что Nirvana из тех групп, которые девочек привлекают почти так же, как мальчиков. Это нейтральная территория – как та местность, где она сейчас находится.

Каталина отрешенно сворачивает в трубочку старое направление из поликлиники, чтобы не тянуть руки в рот. Руки у нее все грязные. Она до сих пор помнит свои ощущения от того визита к врачу, вплоть до табачного запаха, свидетельствовавшего о том, что некоторые доктора по-прежнему курят в перерывах между пациентами, хотя курить на рабочем месте уже несколько лет как запретили. На потолке было желтое пятно ровно над столом, над тем местом, где раньше стояла пепельница. Каталина задумалась, куда он теперь прячет окурки, а доктор тем временем беседовал с ее мамой так, будто самой Каталины нет в комнате, потому что взрослые мужчины обычно не разговаривают с девочками; так уж заведено, что, если они обращаются к девочкам, значит, что-то неладно. Это ей совсем недавно доказал отец Сильвии. Он, наоборот, разговаривал с Каталиной, и смотрел ей прямо в лицо, и даже находил повод спросить ее мнение о своей рубашке, или галстуке, или пиджаке, таком невнятном, что по его поводу ничьего мнения точно не требовалось. Теперь-то она понимает, что он просто искал подтверждения своей физической привлекательности, но в тот момент он заставил Каталину поверить, будто ее мнение что-то значит в его мире, параллельном миру девочек-подростков. Доктор же тогда обращался только к маме, повернувшись к ней всем телом. Организм ее дочери в норме, несмотря на то, что у нее еще не пришли месячные. У одних девочек они начинаются раньше, у других позже. Не нужно так об этом беспокоиться. И в принципе не нужно больше приходить к нему по этому вопросу. С того дня Каталина сто раз «простывала», как выражается мама, – болела гриппом и простудой и температурила; когда у нее температура, это напоминает ей какую-то первобытную лихорадку, затерянную в глубинах памяти: жар, который пробуждает у нее расплывчатые бредовые видения вроде зловещей пены розового цвета, не дающей уснуть, так что, закрывая глаза, она чувствует, как надуваются и синхронно лопаются пузыри, и это бурление не усиливается и не утихает, пока температура не спадет. Это всего лишь галлюцинация, как та иллюзорная лужа на дороге, и поэтому ей не противно. Еще Каталина страдает всякими другими недугами, о которых никто не любит говорить – никто, кроме Nirvana с песнями про