Чумакову понадобилось сделать над собой нешуточное усилие, чтобы хоть немного успокоиться, взять себя в руки.

«Сожру пельмени, напьюсь шампанского и все ей скажу, – решил Миша. – Так прямо и ляпну: „Ирка, режь меня, жги, зацепило! Веришь – и не вспомнил про тебя ни разу за те годы, что не виделись, а встретил сегодня утром и… ну это самое… по уши!..“

Пельмени удались. Проголодавшийся за день Миша с жадностью уплетал здешнее фирменное блюдо, не сводя телячьих глаз с хозяйки. А она, скушав пару пельменей за компанию, рассказывала, как жила-тужила последние годы. Мама долго и тяжело болела. Почему не позвонила Мише? Он же все-таки врач, может, и помог бы чем. А потому не позвонила, что помочь было уже нечем. У мамы был рак, она знала об этом и покорно дожидалась смерти, уговаривая дочку «подумать о себе», заняться наконец собственной личной жизнью. Да какая «личная жизнь» может быть, когда близкий человек умирает. Никакой личной жизни. Дом, работа, аптека. Пять минут назад улыбчивая, минуту назад серьезная и рассудительная, Ира закрыла лицо ладошкой, шмыгнула носом, всплакнула.

– Не обращай внимания, ешь спокойно. Я сейчас… сейчас приду в себя. Все уже переболело внутри, но вспоминать тяжело, понимаешь?

– Ира, я… – Чумаков отодвинул тарелку, где еще осталось с десяток дымящихся аппетитных пельменей, и встал с кресла. – Ира, я хочу тебе сказать…

В дверь позвонили. Длинный звонок и два коротких.

– Миш, иди открой, ладно? – ничуть не удивившись, попросила Ира.

– А кто это? Ты разве еще кого-то ждешь?

– А что? Забыла сказать про Диму? Вот дуреха. И столовый прибор забыла для Димы поставить. Мы познакомились осенью. Он… он хороший. Вы подружитесь. Пойди открой, я себя пока в порядок приведу.

Ира достала из кармашка дешевых джинсов аккуратно отглаженный платочек и принялась утирать глаза. А Миша, ошарашенный и опустошенный, поплелся открывать дверь.

Дмитрий Юльевич Антонов – так он представился. Его-то как раз Ира предупредила, что ждет к семи в гости «старого друга». Дима обещал быть «ровно к девятнадцати», но опоздал и «нижайше просил прощения». Вел себя Дима шумно и весело. К бутылке шампанского на столе добавился коньяк, к тортику – огромная коробка конфет, а к букету «калов» – целая охапка пунцовых роз. С Мишей Дима держался крайне любезно и доброжелательно, игнорируя косые взгляды Чумакова. С Ирой обращался как с королевой. Она, в свою очередь, смотрела на него с обожанием.

Вечер плавно перешел в ночь. Допили коньяк, причем в основном пил Миша, Дима лишь подливал. Пепельница переполнилась окурками, опять же по вине более Чумакова, чем Антонова, и тарелки неряшливо блестели тонкой пленочкой засохшего жира.

– Пойду чай поставлю. – Ира вспорхнула из-за стола, подхватила скользкие тарелки, пустую бутылку. – Не скучайте без меня.

– Не будем! – широко улыбнулся Дима, показав идеально ровные белоснежные зубы. – Правда, Майкл?

Миша промолчал. Стук каблучков по рассохшемуся паркету быстро затих, в недрах квартиры глухо хлопнула кухонная дверь, открытая, искренняя улыбка тотчас стерлась с красивого мужественного лица господина Антонова.

– Майкл, спросить тебя хочу…

– Спрашивай. – Миша поднял глаза, встретился с жестким, почти злобным взглядом Дмитрия Юльевича. Выдержал его взгляд, усмехнулся уголком губ. – Спрашивай, не стесняйся. – Ты чего? Виды на Ирку имеешь? Скажи честно.

– А твое какое дело?

– А я на ней жениться хочу.

– Хотеть не вредно.

– Ошибаешься, Майкл. Иногда очень даже вредно. Можно и по хотелке схлопотать.

– Пугаешь?

– Предупреждаю. Слиняй в туман, Майкл, не путайся под ногами.