Второй бокал шампанского заказывать не стала – еще свежи были болезненные ощущения прошедшего дня. Чай со специями и молоком пошел хорошо. Она ныряла губами в огромную, низкую и широкую кружку, наслаждаясь горячей ароматной жидкостью. Предстоящее приключение будоражило. Подруги, гоняющиеся за своим счастьем в смене партнеров или же переделывании своего финального избранника, не понимали, как ей может быть всегда хорошо одной. Они советовали найти кого-то, завести семью или хотя бы жить гражданским браком, указывали на ее возраст, который скоро станет совсем невыигрышным для создания союза и рождения ребенка, и просто тыкали ее носом в ущербность ее ночей без секса. Она не спорила, выслушивала и мягко переводила тему в иное русло. Они страдали на ее глазах в битве за свое “я”, настройку его на “я” другого, на улучшение “я” того другого, хотя влюблялись в него такого, каким оно было до их насильственной переделки его. Странно, думала она, почему мужчина, красиво курящий сигарету и томно пьющий виски, потом вдруг попадает под зубья пилы своей дамы, заставляющей его бросить курить и пить. Ведь влюбляются женщины в этот шарм, от которого потом отбеливают своих же мужчин, превращая их в податливое ничто и тем самым убивая в хлорке своих требований все чувства друг к другу. Ей не хотелось никого переделывать. В конце концов, каждый рождается со своей дорогой, своей жизнью, своими прибамбасами. Встретились, понравились, повлекло, насладились, порадовались. Живите дальше, идите своим путем, не перекраивайте чужую карту жизни: швы – это же шрамы, а они, увы, не украшают, даже настоящих, лишь уродуют.

Она проверила электронную почту – пришло сразу три заказа. Прощальная речь уже очень взрослой дочери, посвященная ее очень пожилой матери, ушедшей в мир иной, для публичной панихиды. Письмо зрелого холостяка вдове, которую он любит со школы и, возможно, недавняя смерть ее мужа – это его шанс. И письмо-прошение отца прокурору за обвиняемого сына. Все три, казалось бы, разношерстные заказы должны обернуться в письма любви в самых ее глубинах и бесценных ценностях. Именно присутствие последней в словах, строках и стиле писания могло сделать первое письмо запоминаемым для провожающей пожилую женщину публики, второе могло повлечь за собой надежду для дождавшегося своего момента рыцаря и третье могло спасти парня от решетки. Все ее «чужие» письма требовали от нее полной концентрации, ее «вхождения» в жизнь их героев. Отписки и штамповки бы тут не помогли. Ее востребованность росла, как снежный ком, потому что письма ее работали. Она умела чувствовать других – тех, от имени кого писала, и тех, кому писала. Сама того не ожидая, она стала режиссером, сценаристом и актрисой театра писем. Заказы не прекращались, что означало свободу ее тела: она могла писать где угодно и оплаты за ее писание хватало на то, чтобы ездить куда угодно. Получается, что свобода – это и есть счастье. Ее такая свобода и была ее счастьем. Надо только не пить по целой бутылке Асти или другой сладкой шипучки, уверяла она себя, но уверения хватало лишь до следующей усталости…

В реальность ее вернуло ее имя, прозвучавшее в каждом уголке аэропорта. Посадка на ее рейс заканчивалась. Она помчалась на таможенный осмотр.

– Снимите плащ, – потребовал офицер.

Она начала расстегивать пуговицы, но опомнилась.

– Я не могу… Это моя единственная одежда.

– Плащ снимите, – более металлическим голосом отчеканил таможенник.

– Но… под ним ничего нет… кроме трусов.

– Будете продолжать шутить, никуда не улетите.

Она расстегнула пуговицы, скинула плащ и положила его в контейнер на ленту. Офицеру и его коллегам предстали ее фиолетовые трусы и обнаженное тело вне трусов. Все оторопели.