План заключался в том, что их артель должна была разгружать угнанный для Урко и Упсо вагон. Они выстраивались цепочкой и передавали друг другу короба с тушенкой. Каждая пятая-шестая коробка кидалась не в фуру, а под вагон, прямо на пути. Там ее подхватывал Тарья и тащил в сугроб. Хочешь жить – умей вертеться.

По ночам они наведывались на родной склад. Внизу у массивных ворот ангара была большая резиновая подкладка. Если приподнять ее вилкой погрузчика, то на петлях чуть приподнималась и сама воротина. В щель вполне мог пролезть человек. Погрузчик стоял на территории логистического комплекса. Взяв в долю охранников, Тарья с подельниками из бригады ночью проникал на территорию склада. А там с помощью погрузчика и собственной расторопности – и в ангар. Брали по чуть-чуть. К примеру, бутылку оливкового масла из одной коробки с одного ряда, а потом, через несколько стендов, другую. Складывали в «челночьи» сумки и пропихивали под складом.

Затем товар на машинах развозили по своим квартирам. В течение недели товар по бросовым ценам предлагали в тот или иной мини-маркет. Хозяева киосков и магазинчиков брали дешевые продукты с удовольствием, поскольку гипермаркеты Хаппонена-старшего практически убивали все торговые точки на несколько километров в округе. Тем более что Хаппонены позволяли себе демпинговать. Но Тарья и компания не дали умереть малому бизнесу, чья торговля с их легкой руки пошла лучше. Помогал Тарья выжить и одинокой старухе Ульрике, подкидывая ей дешевые семечки. Самому Тарье грызть семечки было недосуг, да и Веннике не нравилось выметать семечкины шкурки-кожурки.

В семье появились кое-какие деньжата. Не абы что, но заплатить за квартиру и тепло хватало. На их столе не переводились такое полезное для Веннике оливковое масло, сгущенка и тушенка. Но Тарье всё чаще приходилось уходить по ночам. «Третья смена, – объяснял он Веннике. – Сегодня опять третья смена».

Сначала Веннике мирилась с отлучками мужа. Но однажды она взяла щетку и стала чистить грязнющие брюки Тарьи. Еще бы: Тарье теперь частенько приходилось ползать под воротиной ангара на пузе. Тут-то она и обнаружила несколько длинных белых волос. Веннике так расстроилась, что весь вечер пролежала лицом к стене.

8

Я тоже не прочь прилечь. Я иду к дивану, а мои мысли от Веннике и Тарьи плавно перетекают к Пертти.

Потому что Пертти последнее время только и делает, что лежит на своем засаленном диване и засаленном матрасе, повернувшись лицом к стене. Он повернулся к ней, когда понял, что его круг завершен, что он должен уйти, оставив свое место другим: сыну от первого брака Топи и еще молодой жене Сирке.

Каждый раз, повернувшись к стене, Пертти видит одни и те же узоры. Обои стары и просалены, а узоры сакраментальны и вечны. Они говорят о непреходящем смысле жизни и бытия. О том, что мы, умерев, не исчезаем, но уходим в сакральный мир предков.

Но Пертти от этого не легче. Что он скажет своим предкам, придя к ним? Что он успел сделать за свою мигом пролетевшую жизнь? Продолжить род, воспитать хорошего работящего сына. Да, он родил сына, но разве мы – червяки, живущие только ради того, чтобы пожрать и размножиться? Вот какие мысли не давали Пертти успокоиться и заснуть. Или заснуть и уже успокоиться. И червяки с раками грызли его изнутри.

От мыслей о беспомощности своей Пертти было больно вдвойне. Болело где-то в районе кишечника под печенью и еще в душе. Вначале Пертти не говорили, что у него рак, а сам понял он это не сразу. Просто чувствовал, что загнил и зачервивел.

И не то чтобы Пертти был глубоким стариком, хотя и выглядел куда старше своих сорока девяти. Просто он чувствовал, что разлагается изнутри. Что газы выходят из него непроизвольным образом. Что тело превратилось в помойку. И запах изо рта. И простыни липкие, словно они варятся в баке, кипят, тлеют вместе с торфяным огнем, как на болоте, и потому пахнет от них бомжатником.