Смысл же этой, казалось бы, случайной формулы (3+1) применительно к сюжету нашего разговора таков.
Судя по источникам по истории древнейших обществ великих речных цивилизаций (Египет, Месопотамия, Индия, Центральная Азия, Китай), общества эти складывались из взаимодействия трудно сочетаемых, но как бы присужденных к хозяйственному и культурному симбиозу элементов: общинно-«гидравлического» земледелия, торгово-ремесленных и культурных групп, исторически составлявших технологическую и социокультурную основу архаического городского общежития, кочевой Степи, бравшей на себя не только функцию «тяжкого млата» (Пушкин) в отношении оседлого населения, но и функцию налаживания дальних караванных связей. И, стало быть, относительно дальних экономических, информационных и духовных коммуникаций.
И вот над этой-то триадой и надстраивался четвертый элемент – жесткий элемент-медиатор, силовым, сакральным и информационно-культурным образом связывавший эти три «несовместные» элемента в относительное хозяйственное, институциональное и символическое единство[200]. Имя ему – традиционное священновластие. Таков употребляемый в моих статьях и книгах смягченный псевдоним закрепившегося в марксистской традиции жестко-оценочного понятия восточного деспотизма.
Мне думается, что изложенная выше структурная (и в сущности – либеральная) ревизия одной из ценнейших макроисторических интуиций марксистской мысли может помочь новому прочтению истории – не просто как истории дурной бесконечности форм перманентного гнета, но и как истории глубочайшим образом связанных с историей становления сознания и – шире – с процессами антропогенеза эстафет самосознания, протестов, компромиссов и вечных чаяний Святыни, достоинства, примирения и свободы[201]. Чаяний, непрерывно отчуждающихся в эмпирическом ходе истории, но воспроизводящихся и
осмысливающихся в ней и животворящих весь комплекс ее непрерывных и дискретных процессов.
…отступление о воде…
Впрочем, и «гидравлическая» составляющая традиционно-восточных форм общежития, понятие о которой было выработано историками на материалах великих «речных» цивилизаций, не чужда и социальности и истории древнего Израиля. Думаю, что любой человек, сколько-нибудь вдумчиво следящий за трудами нынешних израильских археологов, согласится с этой мыслью.
Действительно, древний Израиль не знал искусственных оросительных систем в земледелии: последнее было приспособлено к дождевому орошению поздней осени, зимы, ранней весны. Лето здесь, как правило, засушливое, бездождевое (сухой земледельческий сезон маркируется праздниками Пасхи/Песех и Кущ/Суккот). Но древние жители Ханаана, а за ними и израильтяне знали иные типы гидравлических работ.
Крохотная и лежащая на перекрестках ближневосточных путей территория Израиля была как бы «проходным двором» для кочевых орд, «народов моря» и любых завоевательных империй. Само физическое выживание народа требовало возведения мощных фортификационных систем на холмах, скалах и городищах («телях»)[202] – систем, способных выдерживать долговременные осады (о которых немало повествуется на страницах Библии). И непременным условиям стойкости этих систем являлись именно гидравлические работы: накопление дождевых вод в вырубленных в скальных породах цистернах, прокладывание в глубине этих скальных пород тоннелей к водным коллекторам, пещерным озерам и колодцам. И все эти гидротехнические труды требовали немалого вложения мысли, искусства, организационных навыков и физических усилий. Так что доставалось трудов и царям, и вельможам, и священнослужителям, и рядовым общинникам, и данникам, и пленным рабам…