В последней части урока Кононова попросила ребят открыть нотные тетради и взять карандаши. Она села за фортепьяно, проиграла одной рукой короткую мелодию и повторила её, деля на части. Сообща обозначив прозвучавшую тональность, поставив в тетрадях знаки альтерации и держа мелодию в уме, дети стали писать музыкальный диктант, подтирая ластиком ошибки. Вместе с внучкой, но от неё независимо, открыв собственную тетрадку, стал писать и дед. В детстве после войны Андрей Иванович немного учился музыке, и теперь он кое-что вспоминал и усваивал заново…

Впереди Чугунова сидел тоже одинокий, как Серёжа, скрипач Андрей, рыжий, лохматый, обычно насупленный, чем-то в жизни недовольный. Настя звала его Андрюхой, и, по мнению её деда, такая форма имени подходила мальчишке. Когда начался диктант, Андрюха через плечо прошептал:

– Дай карандаш!

Настя не отвлеклась; но Андрей Иванович открыл внучкин деревянный пенал и протянул Андрюхе запасной карандаш.

Мальчик уткнулся носом в измятый клочок нотной бумаги, но через минуту, вернул Чугунову карандаш с обломленным грифелем.

– Заточи!

Андрей Иванович достал из кармана перочинный ножик, заточил карандаш и отдал тёзке.

– Не нажимай сильно, – прошептал он с оглядкой на педагога.

– Не нажимаю! У тебя карандаши плохие, ломаются!

Неизвестно, когда и при каких обстоятельствах у Андрюхи сложилось к Чугунову панибратское отношение, но старик не обижался.

Мальчик попросил ещё и резинку. Но время диктанта заканчивалось. Андрюха дотянулся рукой до тетрадки Чугунова и зашипел:

– Дай списать!

– На, – ответил дед.

Кононова уже шла по рядам, смотрела ученические работы и оценивала. Насте она поставила пятёрку, а Андрюхе закатила двойку. Андрей Иванович подсунул учительнице свою тетрадку; она поставила двойку и ему…

Сунув руки в карманы, мальчик вышел на перемену расхлябанной походкой. Чугунов взял с широкого подоконника внучкину скрипку. Они с Настей в коридоре нагнали Андрюху, и девочка произнесла, обняв товарища одной рукой:

– Не горюй.

– Я не горюю, – ответил мальчишка. – Мне всё до лампочки. Мама говорит, я гениальный.

– Вон как! – удивился Андрей Иванович. – В первый раз в жизни вижу гения! Дай я на тебя посмотрю! Ты, парень, мне мешал, поэтому диктант я выполнил плохо. И себя, и тебя подвёл. Почему сам-то ничего не делаешь? Такой безалаберный, а ведь очень способный. Я слышал, как ты на скрипке играешь.

Передав внучке инструмент, Чугунов снял с плеча сумку и вынул из неё чай в термосе и пакет с сушками, намереваясь вместе с Настей перекусить.

– Давай мириться, – сказал он Андрюхе и угостил его сушкой.

– А можно ещё? – спросил мальчик.

– Можно. Бери, сколько надо. Если хочешь, налью чайку.

– Не, чай я не люблю. Я у тебя три штуки возьму, – но, запустив руку в пакет, взял Андрюха четыре и с сушкой в зубах ушёл от Чугуновых.

Они поднялись на другой этаж. Тут звучали из-за дверей, главным образом, скрипки, альты, виолончели и контрабасы, поэтому этаж условно назывался «струнно-смычковым». В классе дожидалась Чугуновых Лариса Корнилова, обучавшая Настю игре на скрипке. Она деловито произнесла:

– Давай-ка, Настенька, наляжем сегодня на конкурсную программу, а учебному заданию уделим поменьше времени. Конкурс не за горами. В марте надо будет показываться отборочной комиссии. В апреле поедем в Рязань.

– А этот праздник музыки не отменят? – спросил Андрей Иванович, которому очень хотелось, чтобы внучка блеснула в состязании скрипачей-малолеток.

– В том, что конкурс состоится, сомнений быть не может, – отвечала Корнилова. – Возможно только, устроители подкорректируют сроки. Настя, думаю, пройдёт отбор. Всё за то, не вижу никаких помех. У неё нелёгкая программа, но девочка хорошо справляется.