Как и его отец, Филипп любил безделушки, забивал стеклянные шкафы шкатулками, старинными драгоценностями, бокалами, стаканами, часами, хрусталем, фарфором. Но увлечение искусством не заслонило в нем интереса к науке, и черный дым, поднимающийся к небу из труб лаборатории Гумберта, доказывал прохожим, что герцог Орлеанский снова занят своими необычными опытами.

Но увы! Все это не могло утешить принца, лишенного возможности принимать участие в грандиозных событиях, от которых зависят судьбы мира. И пока молва превозносила имена Виллара, Вандома, Бервика, пока беспомощный Вильруа пожинал лавры, которые никогда не доставались маршалу Люксембургскому, он вынужден был играть комедию у герцогини Бургундской! Возродилась его язвительная ироничность, становившаяся все злей по мере того, как увеличивались ошибки, доказывавшие отсутствие способностей у генералов, которых предпочли Филиппу. Когда Таллар после крупного поражения получил губернаторство во Франш-Комте, герцог Орлеанский сказал: «Как это прекрасно – дать что-нибудь тому, кто все проиграл!»

За несколько дней до унесшей столько человеческих жизней битвы при Рамилье он предупреждал, что распоряжения, отданные Вильруа, губительны для французской армии, – Людовик оставался непоколебим.

И Филипп снова стал вести себя вызывающе. Когда его поздравляли за собранность во время рождественской мессы, он говорил, что был сосредоточен на процессе переваривания обильного ужина. Людовик XIV, раздраженно пожав плечами, сказал, что его зять «бахвалится преступлениями».

О, это был меланхоличный бахвал! Больше всего его интересовало, всегда ли судьба будет неблагосклонна к нему, и он по-прежнему обращался с этим вопросом к колдунам и чародеям. Однажды вечером колдун, похвалявшийся, что он может прочитать будущее в стакане воды, был приведен к мадемуазель де Сери.

Вручив стакан, с помощью которого делались предсказания, восьмилетней воспитаннице мадемуазель де Сери, колдун предложил принцу задать вопрос ребенку. Филипп спросил, что произойдет, когда умрет его величество. Девочка описала королевские покои, где она никогда не была, ей виделся пожилой человек, лежащий на кровати, закрытой балдахином; он благословлял маленького мальчика. Она видела людей, собравшихся вокруг кровати, и по описанию в них легко было узнать мадам де Ментенон, королевского врача Фагона, Мадам, принцесс, и вдруг девочка вскрикнула – она увидела герцога Орлеанского. Но несмотря на настойчивые расспросы, она не могла различить среди собравшихся дофина, герцога Бургундского и герцога де Бёрри – они все умрут раньше короля, но в 1706 году это никому не могло прийти в голову.

Тогда Филипп спросил о своей собственной судьбе. Все тут же изменилось, и на стене присутствующие увидели изображение герцога Орлеанского. На голове у него была корона, но она не была увенчана привычной королевской символикой – корона монарха, который на самом деле совсем им не был.

Двадцать второго июня 1706 года придворные, удостоенные чести быть приглашенными в Марли, живо обсуждали беднягу Вильруа, который наконец был смещен с поста командующего во Фландрии и заменен герцогом Вандомским, ранее командовавшим армией в Италии. Таким образом, образовалось вакантное место, и было немало желающих его заполучить.

Ни для кого не было секретом, что у короля почти не осталось возможностей избежать вторжения. Были проиграны сражения в Германии, в Голландии; в Испании ФилиппУ отвоевал Мадрид, но Гибралтар, Арагон, Каталония оставались в руках противника. И только крупный военный успех по ту сторону Альп еще мог разомкнуть железное кольцо, смыкавшееся вокруг страны.