Не удостоив ответом оскорбительное подозрение, заключавшееся в последних словах, граф д’Овернь немедленно поехал назад с своей свитой и действительно нашел на указанном отшельником расстоянии тропинку, которую не заметил, проезжая мимо, до того она показалась ему узка и непроходима. Но едва он сделал по ней несколько шагов, как узнал, что эта дорога, искусно проложенная между откосами ущелья, мало-помалу расширяется и ведет в долину по отлогому и почти неприметному склону. Скоро он заметил на берегу потока группу из оруженосцев и камеристок. Среди них, возле прекрасного испанского жеребца, каких в то время любили дамы, стоял арабский конь Куси. Целый и невредимый, но еще испуганный своим падением, скакун вырывался из рук четырех пажей, удерживавших его.

В нескольких шагах далее виднелся вход в грот, вырытый в скале рукою человека. Тибо д’Овернь, соскочив наземь, направился в ту сторону, и первое, что поразило его взгляд, когда он переступил порог грота, был его друг, лежавший без чувств на грубом ложе, составленном из соломы и сухого тростника.

Высокий старик в коричневой рясе, с худым лицом и длинной белой бородой, сидел возле молодого человека. Тонкая струя крови лилась из руки последнего в деревянную чашку, которую держал паж.

Рядом с отшельником стоял низенький мужчина с седыми волосами, богато одетый, живые и проницательные глаза которого, властные черты и резкие движения выдавали человека вспыльчивого характера, не привыкшего к противоречию.

Он смотрел на эту сцену скорее с любопытством, чем с сочувствием. Взор его переносился даже с каким-то раздражением с раненого на молодую женщину лет двадцати, которая была его дочерью и прекрасное лицо которой, обращенное к раненому, горело кротким состраданием и нежным беспокойством.

В то время, когда все женщины, даже самые знатные, должны были, по обычаю, оказывать помощь раненым рыцарям и имели первоначальные понятия о хирургии, поступок молодой дамы был весьма естественным. Без жеманства и ложного стыда она стояла на коленах напротив отшельника и в своих нежных ладонях держала руку Куси, подстерегая минуту, когда он придет в чувство.

Граф д’Овернь остановился у входа в грот, с беспокойством ожидая результата кровопускания и не смея прервать молчания. Гуго де Барр последовал за ним, как и любимый паж Куси, Эрмольд де Марси, пятнадцатилетний юноша. Испугавшись крови, Эрмольд схватил Гуго за руку.

– Они его убьют, – сказал он шепотом. – Посмотри, как хозяин бледен.

– Молчи, сумасшедший, – отвечал Гуго де Барр также тихо. – Разве ты никогда не видал, как наш цирюльник пускает кровь старому барону?

– Этот отшельник имеет дурные умыслы, говорю тебе, – настаивал парнишка. – Посмотри, как он рассматривает карбункул, служащий печатью сиру Ги. Он хочет его убить, чтобы потом обокрасть.

– Ты что, рассудка лишился? – возразил его старший товарищ почти с негодованием. – Разве граф д’Овернь, знающий хирургию не хуже священника, позволил бы пролить кровь своего брата по оружию, если бы не знал, что это для его пользы… Посмотри, вот сир Ги открывает глаза. Господь да благословит вас, святой отшельник, за помощь, которую вы подали господину! – прибавил он вслух.

Куси в самом деле опомнился от обморока. Он обвел грот еще затуманенным взором и, узнав графа д’Оверня, промолвил голосом слабым, но с веселой улыбкой:

– Ну, Тибо, я чуть было не прыгнул дальше, чем хотел, и Зербелин чуть было не унес меня прямо в рай.

Приметив молодую даму, стоявшую на коленях возле него, он прибавил вежливым тоном:

– Тысячу раз благодарю вас, прелестная сударыня. Вы возвратили мне больше сил, чем я смел надеяться, и я могу теперь встать. Дай мне руку, Гуго.