– Эй, там! Последний ряд! Вы «за» или «против»?

Командный голос рыжего так вовремя дарует мне мимолетную передышку. Вспоминаю указания Лары и уверенно заявляю:

– В этом вопросе я поддерживаю большинство.

– Значит, единогласно! – громыхает главарь студкома и неожиданно спрашивает: – Анна Румянцева здесь?

– Это я. – Поднимаюсь с места, краем глаза замечая разочарованный взгляд Царева: он так и не дождался моего ответа.

– Берешь на себя студента Соколова! – чеканит председатель.

– В каком смысле?

– В прямом! Найдешь пропажу, профилактическую беседу проведешь, а не исправится – у нас очередь из желающих занять его место. Все ясно?

– Нет, – непонимающе мотаю головой, игнорируя волну смешков, резво пробежавшую по рядам. – Почему я?

– Ты с филфака, – смеется рыжий. – Этого достаточно. Вот тут его адрес, телефон. Держи. – Он протягивает мне картонную папку с личным делом Соколова. – Как найдешь тунеядца – отчитаешься!

Продолжая пребывать в прострации, на автомате подхожу за папкой и, сжав ее в руках, возвращаюсь к Артуру.

– Вечно ты влипаешь куда-то, Ань! – негодует Царев и выхватывает дело Соколова. – Сдались тебе эти студкомы! Сейчас вместо того, чтобы побыть вдвоем, будем искать какого-то придурка деревенского!

– Я и сама справлюсь, – бурчу в ответ.

– По ходу, уже справилась, – фыркает Артур и, потирая лоб, протягивает раскрытую папку с прикрепленной к краю листа фотографией парня. – Никого не узнаешь? Это же тот болезный из леса.

Нет ничего бесконечного в этой жизни. Вот и моя темнота, чернильная, непроглядная, вязкая, постепенно начинает пропускать робкие, едва уловимые отблески света. Глаза, уставшие от монотонной черноты, нестерпимо жжет, но желание проснуться гораздо сильнее боли.

Первое, что вижу, – это белесый потолок, покрытый паутинкой тонких трещин, старый, неровный и до безумия скучный. Ловлю себя на мысли, что белить потолок – прошлый век, и вновь проваливаюсь в темноту.

На сей раз она наполнена странными звуками и отвратительным запахом антисептика – такой даже мертвого заставит проснуться. Благо нудная, тупая боль, волнами расходящаяся по телу, не оставляет сомнений: я живой. Правда, вместо головы – чугунный котелок, вместо тела – кусок засохшего пластилина.

– Вот вы и проснулись! – Писклявый девичий голосок отбойным молотком проходится по моей многострадальной голове. Неужели обязательно так орать?

Приложив недюжинные усилия, напрягаю шею и поворачиваюсь на звук. Возле непонятной громоздкой аппаратуры замечаю миниатюрную девушку лет двадцати пяти в белом халате и такого же цвета шапочке, из-под которой выглядывают ярко-рыжие кудряшки.

– Где я? – пытаюсь спросить, но пересохшие губы и отвыкший работать язык превращают простые слова в кашу.

– Тише, тише, – щебечет девчушка и оборачивается ко мне с огромным шприцем в руках, невольно отвечая на вопрос: я, черт побери, в больнице! – Не волнуйтесь! Сейчас капельницу поставлю, укол сделаю и врача позову.

Не успеваю переварить ее слова, как эта мелкая кудряшка, распахивает одеяло и втыкает иголку в мое бедро. Морщусь, но не от боли, а от дебильного осознания, что лежу совершенно голый. Что за дела?

– Ой, а у вас глаза голубые! – Поправив одеяло, рыжуха на долю секунды замирает. – Я так и знала. Не зря с девчонками поспорила: у такого красавчика и глаза должны быть обалденные!

Она серьезно? Я точно в больнице? А если и правда там, то, может, стоит позвать врача?

– Такой у вас взгляд проникновенный! – зависает сестричка, а я, дабы остановить этот бред, закрываю глаза и как по команде погружаюсь в привычную темноту.