– У меня в Слободе есть алхимическая мастерская. Она находится в самом кремле в особняке, отписанном на ваше имя.

– Ах-ах! Что вы за человек!? Вы словно джин из арабских сказок.

– Но всё отойдёт вам, если случится самое плохое и всё пойдёт не так.

– Пость всё идёт так. Как нужно вам, мой молодой господин. Фридрих ван Гольштейн может быть благодарным и за то, что вы уже сделали для моей семьи. Мы очень мечтали иметь свою землю.

А семья у Гольштейнов была очень большой.

Трое дочерей со своими семействами жили отдельными домами – в каждом было человек по пять-шесть – тоже решили переехать в Александровскую Слободу. У троих сыновей тоже имелись семьи. Так что Фёдор распорядился заселяться всем скопом в его усадьбу. На первое время места должно было хватить.

– Если всё пойдет так «как надо», у нас с вами будет столько земли, сколько мы захотим. Если нет, то и этой земли нам хватит на всех. А будет мало, ещё купим. Деньги у меня есть.

– Вы знаете, молодой человек, – сказал Гольштейн, глядя прямо в глаза Попаданцу, – удивительно, но почему-то я вам верю.

В усадьбе Гольштейна осталась проживать местная прислуга, тоже, кстати, из «немцев», бывших военнопленных. С собой Гольштейны наняли новую прислугу. Фридрих объяснил это тем, что старая прислуга будет переносить в новую усадьбу старые порядки, а это не правильно. В новой, всё должно быть новое, даже мебель. Однако Фёдор заверил, что мебель там уникальная, которой нет ни у кого, а если её не хватит, то Слободские плотники знают, что нужно делать и как.

– И я вам верю, – снова сказал тогда старик.

Сейчас Фёдор даже не стал заходить в дом. Сказав домоуправителю, что они приехали по очень срочным делам, и чтобы он вынес растительное масло, которое не сильно жалко. Они завели повозку во двор поближе к кузне, перенесли одежду и быстро распалив плавильную печь, закинули в неё шубу, кафтан, рубаху и другие окровавленные тряпки, полив их предварительно спиртом и маслом. На удивление всё занялось очень исправно, однако вонь по двору от дыма расползлась такая, что можно было подумать, что здесь смалят дикую волосатую свинью.

Фёдор принюхался к запахам других усадеб, а в этом районе Немецкой стороны стояли не дома, а именно усадьбы, и понял, что вокруг тоже смалят, и смалят «по-чёрному». Попаданец вспомнил, что на Руси декабрь всегда был месяцем заготовок свинины, несмотря ни на какие посты. А когда ещё, как не зимой забивать скот на преработку?

У лютеран, а многие в Немецкой слободе не меняли свою религию, почему и жили отдельно от православных, Рождественский пост не был строгим – это период отказа от своей любимой еды, от удовольствий, к которым привязано сердце. Период Адвента считался у Кукуевцев временем покаяния, прихожанам рекомендовалось совершить таинство исповеди, уделять больше внимания благотворительности, совершению дел милосердия и помощи нуждающимся. А свинина и кровяная колбаса не считались изыском или любимой едой.

Оставив Даньку ворошить тряпки, Фёдор всё же поднялся в дом. Прислуга жила в нижней части дома, называемой по старинке подклетью. Верхние два этажа трёх башенного терема стояли пустыми, но протопленными. Гольштейн отопление в доме сделал воздушным. Из печей, расположенных на первом этаже, или как сейчас говорили «ярусе», по множеству кирпичных воздуховодов тёплый воздух поднимался на верхние ярусы и обогревал помещения.

Только глянув на это, Попаданец сразу решил, что такого «управляющего» надо непременно нанимать, и в окладе не поскупился, положив тому сразу рубль в год. На полном обеспечении, в смысле бесплатного проживания и питания, плюс бесплатная, не считая части урожая, аренда земли, – этого было более, чем достаточно.