– Добрый вечер, Мурад, – здороваюсь я, преодолев растерянность.

– Вы что, знакомы? – смотрит на нас Нурлан.

– Да, Малика очень близка с моей сестрой. Можно сказать, член семьи, – отвечает он на вопрос друга.

Мужчины проходят в гостиную, а я стою, не зная, что мне делать дальше.

– Ты можешь ехать, – заметив мою нерешительность, говорит Нурлан, забирая у меня ребенка.

Кивнув, я прощаюсь с мужчинами и, одевшись, спускаюсь в фойе, на ходу вызывая такси. К счастью, дом элитный, и я с комфортом жду в вестибюле, пока приедет машина.

За час доезжаю до дома и, поняв, что в холодильнике хоть шаром покати, заказываю себе доставку. Готовить нет сил, как и идти в магазин. После разговора с Хади я всё еще чувствую себя выжатой как лимон. Понимаю, что она права, но внутри такая пустота, что хоть вой.

Она и тетя столько раз пытались сосватать меня, но я каждый раз находила отговорки. И ведь парни, которых они предлагали, были из очень хороших и обеспеченных семей. Но я не могла пойти против себя. Не могла заставить себя переступить через свои желания и мечты. В моей жизни и так было слишком много лишений, чтобы я лишила себя еще и выбора из-за страха остаться одна.

В конце концов, ради чего я училась и работала? Неужели я не имею права выбрать себе ту жизнь, которую хочу?

Нурлан

– Не ожидал увидеть тут Мику, – говорит Мурад, стоит за девушкой закрыться двери. – Надеюсь, мне не стоит говорить тебе держаться от нее подальше?

– Чего?! – офигеваю я от слов и тона друга.

– Того. Я ж тебя знаю, у тебя напрочь отсутствуют границы, Лан. Малика, считай, член семьи, и я…

– Да нужна она мне! – прерываю я его речь. – Она ж малявка!

– Ей двадцать два, – подумав, отвечает Мурад.

– А мне сорок четыре, да и, не будь, я бы не стал делать что-то с нашей. Потом проблем не оберешься. Мне это надо? Разбирайся потом с ее братьями, доказывай, что девушка гулящая и в койку ее никто силой не тащил…

– У нее никого нет. Поэтому я и говорю тебе, чтобы относился к ней с уважением. У девочки и так нелегкая судьба, ей не нужно, что к ней приставали.

– Приставали? Это ко мне пристают, а не я! И женщин мне хватает и без твоей малолетки, знаешь ли, – возмущаюсь я.

– Я просто предупредил. А теперь давай знакомь меня с сыном, – улыбается друг, тяня руки к ребенку.

– Это Рустам, – говорю я, передавая ему ребенка. Толстунчик забавно сосет свою пустышку, глядя на Мурада внимательным взглядом. Видать, приценивается и решает, стоит ли закатывать истерику.

– Кажется, мне пора заводить еще одного ребенка. Я и забыл, какими они бывают сладкими, – устраивает он его у себя на коленях.

– Я бы с радостью отдал тебе своего, – в неверии качаю я головой, не понимая, как кто-то добровольно может согласиться на подобное.

– Жаль, что ты не понимаешь радость отцовства.

– Мне этого просто не дано, – пожимаю я плечами. – Я не понимаю, что хорошего в том, чтобы привязать себя к одной женщине и наделать ей детей, которые, опять же, опутывают тебя со всех сторон, лишив всякой свободы.

– Это называется узами, дорогой мой. Узы любви и доверия. Пока ты воспринимаешь это как тюрьму, твое восприятие не изменится.

– Поздно мне меняться, Мурад. Это ты у нас смог к сорока годам круто изменить свою жизнь. Мне же слишком поздно это делать, да и желания такого у меня нет.

***

– Ну чего те, а? – встав над кроватью с мальцом, спрашиваю я. Для бутылочки слишком рано, так что дело тут явно не в голоде.

Толстунчик тут же тянет ко мне руки, сверкая крупными слезами на щеках. Я минут пять лежал, надеясь, что его истерика затихнет и он просто уснет, поняв, что не удостоится внимания, но какой там. Если заведется, фиг его остановишь.