В 1994-м 13-летняя Мишель могла выступить на Играх в Лиллехаммере, но осталась в запасных. На Игры в Нагано фигуристка приехала на правах стопроцентного фаворита: неделей раньше она выиграла чемпионат США, причем ее выступление было признано лучшим за всю мировую историю женского одиночного катания. Но олимпийское золото досталось совсем юной Таре Липински – девочке, которую можно было бы считать однодневкой, но это было не совсем так: за год до тех Игр Тара стала чемпионкой мира, причем выиграла титул как раз в борьбе с Кван.

До Игр-2002 Мишель выиграла еще два чемпионата мира подряд, но в Солт-Лейк-Сити она проиграла снова. Тогда-то она и обратилась к Арутюняну, а параллельно – к Тарасовой. Ради призрачной олимпийской победы Кван была готова работать круглосуточно, но ей было неимоверно сложно: в возрасте, когда большинство ее ровесниц уже заканчивает карьеру, Мишель пришлось учиться многим элементам заново – этого требовала новая система судейства, введенная после Солт-Лейка.

Многомесячное фанатичное самоистязание завершилось предсказуемо – травмой. Проблемы со здоровьем были у американки и раньше. Слишком большие физические нагрузки и постоянные переохлаждения привели к артрозу тазобедренных суставов. Любые мало-мальски действенные рекомендации медиков по возможному лечению натыкались на жесткое неприятие матери Кван («Сначала ты должна родить здоровых детей, а потом можешь сколько угодно принимать сильнодействующие препараты»).

Попытки лечить артроз традиционными китайскими методами иглоукалывания не давали эффекта. Не на такую боль они были рассчитаны. И не на столь истерзанный нагрузками организм.

В Турине заболевание вспыхнуло с новой силой. Сам климат альпийского предгорья часто оказывается для ревматиков чрезмерно опасным. Возможно, Кван имело смысл приехать на Игры еще раньше: временнáя разница в девять часов требует как минимум девятидневной адаптации. В этом случае у Мишель был бы шанс пережить акклиматизацию в режиме умеренных нагрузок, а после этого плавно подвести организм к привычным тренировкам. Она же, наплевав на недомогание, бросилась в Игры как в омут. По ночам просыпалась от невыносимой боли, но изо всех сил запрещала себе даже думать о том, что не сумеет еще раз выйти на олимпийский лед.

Последней каплей стала церемония открытия. Простояв несколько часов на холоде, Мишель окончательно поняла: все кончено. И жизнь окрасилась в черный цвет.

Точно так же жизнь потеряла краски и для Арутюняна.

Когда Рафаэль только начинал работать с Кван, многие подтрунивали над тем, как трепетно наставник относился к ученице, стараясь предугадать каждый ее каприз, – словно боялся не оправдать ожиданий своей новой подопечной. Мне же он после Турина сказал:

– Думаю, тогда было страшно не только мне. Кван – это эпоха, глыба. К тому же Мишель обратилась ко мне на излете своей карьеры, когда всем было очевидно, что она – уже нисходящая звезда. Она и сама прекрасно это понимала, но я, как тренер, не имел ни малейшего права дать ей хоть в чем-то почувствовать, что смотрю на нее как на человека, чье время уходит. Мы никогда в жизни не говорили об этом, но до сих пор у меня сохранилось чувство, что Мишель была благодарна мне уже за то, что эту ношу я столько времени нес вместе с ней.

В 2006-м ей ведь сразу после зимних Олимпийских игр сделали операцию, – продолжал тренер. – Мишель не могла ни сидеть нормально, ни ходить, когда вернулась из Турина в Америку, – до такой степени было больно. Я и сам пережил сильный шок. Когда мы только начали вместе работать, Кван не раз жаловалась, что кости таза у нее «шевелятся внутри». Я был склонен списывать все это на мнительность: никак не мог понять, как такое вообще может быть. Но при обследовании в клинике выяснилось, что правое крыло тазовой кости отслоилось от крестца, причем довольно давно. Так что Кван с этим мучилась все два года до Игр в Турине. И молчала.