И перечить этому значило превращаться в… её бывшего кретина.

Она сказала, что «поставит ему границу, если он перейдёт черту».

По её мнению, он её ещё не перешёл?!

Надо было сопоставить показания в той беседе; ещё тогда уточнить, что для неё значит «переход черты»! Может, не поздно это сделать и сейчас?..

Нужно поговорить с ней; да. Собрать всё красноречие и поговорить.

Он убеждал себя поговорить с ней каждый день – но сделать это не получалось.

Он боялся услышать твёрдое «нет».

«Нет, я не буду ограничивать общение с ним».

«Нет, мне нравится то, что происходит».

…Над головой что-то щёлкнуло и сорвалось; теперь рука ощущала больше тяжести, чем миг назад. Вынырнув из мыслей, Свят поднял голову и закатил глаза.

Он так стискивал в кулаке сраную штору, что она соскочила с крючка.

Сжав зубы, он шагнул к столу, подтащил к окну стул, встал на него и неуклюже зажал кусок шторы прищепкой. Сделать это аккуратно никогда не удавалось: штора либо оставалась висеть на ниточной сопле, либо сжиралась до морщинистых вмятин.

Прищепка либо попустительствовала шторе, либо калечила её.

И золотой середины, казалось, не существовало.

– Святуш, можно? – послышался за спиной робко-слащавый голос.

Чёрт, я даже не слышал, как она вошла.

* * *

Не дождавшись ответа, мать приблизилась и коснулась его лопатки – сухо и небрежно.

Словно была готова в любой миг отдёрнуть руку и сделать вид, что не касалась.

Её рука на спине ужасно мешала – как чужеродный протез.

Физический контакт с ней стал до ужаса неловким ещё пять-семь лет назад.

– Ты всегда уходил в комнату, когда уставал упрямиться, – тихо произнесла она. – Он хочет как лучше. Попробуй его услышать.

«Уставал упрямиться»?!

– Ира! – пошёл Свят в атаку; голова вспыхнула от злобы. – Что конкретно вас не устраивает в моей жизни? Что она не ваша вышла из-под вашего контроля?

– Не называй меня по имени! – заученным тоном бросила мать.

Она никак не сдавалась; боролась и боролась. Рома давно плюнул на присвоенное ему погоняло, а Ира продолжала вызывать ветряные мельницы на дуэль.

Повторяла своё «не называй меня по имени», как дряхлый попугай-разлучник.

Как будто это могло что-то изменить.

Потупившись, Ирина Витальевна молча напряжённо перебирала пуговицы на блузке.

Даже когда они были вдвоём, в воздухе витало присутствие её мужа.

Она едва ли могла ступить шаг без его назидательного кнута.

– Не делай вид, что не понимаешь, – подняв точёное лицо, пробормотала мать. – Ты окончательно перестал быть…

Удобным?

– …благоразумным. Пропуски, пренебрежительное отношение к некоторым предм…

– К каким?! – гаркнул Свят; зубы были так стиснуты, что в висках кололо. – К каким предметам? Он несёт чёрт-те что! А ты всё повторяешь за ним, как эхо!

Ирина Витальевна отвернулась и скривила помадные губы изящной волной.

На дне души колыхнулась горькая досада. Она вроде бы пришла поговорить наедине, но всё равно не говорила ничего, что бы противоречило конвенции имени Ромы.

Между ними была пропасть; пропасть. И она сама проложила её.

– При чём тут эхо? Просто я вижу, что он прав, – собрав какое-никакое самообладание, отозвалась мать. – Тебе и правда нужно больше внимания уделять некоторым предметам и преподавателям. Вот… Как там его? Англичанина.

– Еремеев, – сухо сообщил Святослав.

Преподавательская рожа в крупных рытвинах радостно замаячила перед глазами.

Он так отвратительно произносил «the», как будто его обучали беззубые.

– Еремеев, – подхватила Ирина. – Он сказал папе, что не допустит тебя к зачёту. Потому что ты не выполняешь даже требуемый минимум заданий.

– Я ему всё занёс, – процедил Свят. – Я не ожидал, что он заметит помощь Веры.