В несколько шагов преодолев подъездную дорожку, парень запрыгнул на крыльцо общежития. Холод от промокшей ступни споро поднимался по носку, и казалось, что нога застряла в ледяном болоте. Нахмурившись, он потряс головой, сбрасывая с шеи наиболее крупные капли, что проворно пробирались под воротник.

Не то чтобы он не любил касания воды.

Не то чтобы он не любил касания вообще.

Но на прикосновения чего-либо к его коже им был установлен чёткий лимит. Когда прикосновения начинали вызывать телесный перегруз, он мысленно надувал вокруг себя плотный мыльный пузырь, решительно обозначая радиус личного пространства.

Проведя ладонью по шершавой кирпичной стене, коллекционер тактильных ощущений потянул на себя тяжёлую дверь и шагнул в тёплый холл.

Ну просто пломбир Советская классика.

Пухлые вазоны, увенчанные полуживыми цветами. Вахтёрская стойка, обитая сайдингом. Приколоченный к стене щит с россыпью запасных ключей. Продавленный диван, по флангам которого блестят засаленными боками два кресла. Увитая искусственным плющом металлическая загородка, которая явно разделяла прибывших на уже допущенных в обитель и ещё ждущих своей очереди.

Злость почему-то нарастала. Горела тугим влажным комком чуть выше кадыка.

Нос чуял густой запах из смеси жидкого мыла с жареными пирожками.

Судя по всему, где-то здесь есть с позволения сказать буфет.

Дёрнув головой, парень остановил взгляд на вахтёрше, что умиротворённо разгадывала сканворд.

– Добрый день, – сухо произнёс он.

Вахтёрша подняла рассеянный взгляд и приветливо улыбнулась.

Комок злости под кадыком едва заметно сгладился.

– Мне нужно пройти в гости к моей… подруге, – с расстановкой проговорил парень, опустив на стойку прохладную ладонь.

– Комната и фамилия, – пробормотала вахтёрша, старательно вписывая слово в клеточки.

– Семьдесят девять. Измайлович.

Поставив подпись справа от фамилии Марины, он пересёк холл и двинулся по коридору, заглядывая в дверные проёмы в поисках лестницы. Отовсюду тянуло сквозняками и смазанными запахами, хотя было отчего-то спокойнее, чем в стильном холле универа.

Безлюдный полутёмный коридор услужливо отбрасывал эхо его шагов.

Безлюдный? Коридор общаги?

Парень с сомнением обернулся.

Ну конечно.

Населяющие этот рай люди на занятиях.

Не хочется представлять, как тут «безлюдно» вечером.

Вот уж где точно не хотелось бы находиться, вдыхая аромат омерзительных жареных пирожков, так это в гудящих коридорах старого человейника.

Заглянув в очередную дверь, он поскорее отодвинулся: потянуло влажностью и сыростью. Как же великолепно, должно быть, мыться в этом античном душе, что целиком состоит из сквозняка и грязного советского кафеля.

Обрадовавшись виду лестничного пролёта, парень не стал класть ладонь на вылизанный тысячей пальцев поручень и двинулся вверх, брезгливо держа руки в карманах брюк.

Высокие безликие окна и низкие широкие подоконники. Затхлые запахи незамысловатого быта. Звучные хлопанья дверей на этажах.

Прошло всего пару минут, а досталось уже всем сенсорным каналам.

Сдвинув брови, он поморщился и резко выдохнул.

Наверняка занятно коротать жизнь в этом богом и коммунальщиками забытом месте.

Не зря с момента, как комиссия по жилищно-бытовым запихнула Марину на Бульвар Ленинского Комсомола, он поспешно выразил желание видеться с ней только у себя – пусть он порой и не терпел эти снисходительно предоставленные Ромычем стены.

Хуже презрения, конечно, жалость. Но хуже жалости – снисходительность.

И почему её поселили сюда? Олега – как и всех юристов – поселили на Доватора; свой переулок ближе к телу. Хотя хвастать той общаге перед этой было явно нечем.