Мне хотелось опять послать ее куда подальше. Но я прикусила язык и позволила ей постоять рядом, пока я моюсь.

– Очень хорошо! – похвалила она меня, протягивая полотенце.

Подумаешь, подвиг!

Вообще-то я тоже всегда считала, что доброта – это очень важно. Когда поправляла ученика, обязательно находила, за что его похвалить, вместо того чтобы указывать на одни только ошибки. Поэтому я взяла себя в руки и ничего не сказала. Она старалась как могла, а я усложняла ей задачу. Просто уж очень это унизительно – прибегать к чьей-то помощи в таком интимном деле, как туалет. Я не злилась: я сгорала от стыда. И она тут была ни при чем.

Лили разложила на кровати одежду, которую я выбрала.

– Дальше вы справитесь без нас. Мы пойдем, а вы спокойно одевайтесь, хорошо?

Я молча кивнула, а она заглянула в карточку.

– Вижу, вы предпочитаете завтракать в комнате. Если вдруг передумаете и захотите спуститься в столовую, нажмите на звонок.

Я ничего не ответила. Снова отвернулась к окну и смотрела на рельсы. Если они считают, что я еще в состоянии самостоятельно одеться, значит, я, наверное, и позавтракать могу в тишине и покое.

– Увидимся, мадам Флоран, – бросила Лили, направившись к двери.

Младшая не сдвинулась с места. Она вглядывалась в меня своими темными глазами, будто безмолвно спрашивая: «Что такое? Что-нибудь не так?»

А она упрямая, эта малышка. Возможно, со временем из нее получится прекрасная сиделка. Пока же мне совсем не хотелось разговаривать. Да и к чему? Я застряла в этой тюрьме на веки вечные, и никому нет до меня дела.

Даже моему коту.

– Маргерит! – позвали из коридора.

Она не сводила с меня глаз и всё не решалась уйти. Наконец нагнулась ко мне и сделала вид, будто поправляет букет на тумбочке.

– Виолетт, – прошептала она. – Вы заметили, что нас обеих зовут именами цветов?[4] Забавно, правда?

И она вышла из комнаты, оставив после себя аромат ванили.

Я начинаю входить в ритм, но по утрам это просто жесть. Из кровати себя вытаскиваю в пять утра, чтобы успеть на автобус в пять сорок пять, а потом всю дорогу в автобусе еле держусь, чтобы не уснуть. Вчера пришлось зевнуть раз сто, глаза закрывались. А от автовокзала до «Бель-Эйр» еще минут десять пешком. Замотаюсь в шарф почти с головы до ног и иду на автопилоте.

Синий парик сменила на светло-каштановый. Каре до подбородка, просто и практично. Я заметила, что старичков этот цвет меньше шокирует. Даю им время ко мне попривыкнуть, приручаю.

В шесть тридцать начинается смена, и нужно быть в полной боевой готовности. Сначала – прием дежурства: те, кто ишачил всю ночь, передают пост следующим. И дальше уже ни минуты отдыха. Побудка, умывание, помощь с туалетом лежачим, завтрак, обход всех комнат, вниз в столовую, обед (помочь тем, кто сам есть не может), обратно в комнаты – укладывать всех на послеобеденный сон, сдача дежурства.

И так без конца по кругу.

Я пыталась вспомнить разочарование, которое испытывала в первые дни, когда ничего не делала, а только смотрела. Как же давно это было! Теперь-то у меня ноги чуть ли не дымились от того, с какой скоростью приходилось носиться туда-сюда всю смену.

В то утро я помогала Патрисии с ее пятнадцатью подопечными, из которых десять – лежачие. Я решила проявить инициативу и – была не была! – спросила у нее, можно ли мне самой помыть одного лежачего господина. Месье Пупляра, 94 года по счетчику, весом не больше пятидесяти килограммов. Она кивнула, и я приготовила тележку для мытья, положила туда все необходимое. И повторяла себе под нос, как мантру: «Нежность и эффективность».