, нет. Но, Лив, наверняка-то ты не знаешь. Лучше проверить, чем потом жалеть.

Я открыл сок и сделал большой глоток.

– Холли! – повысила голос Оливия. – Поторопись!

– Я не могу найти лошадку! – Сверху послышался топот.

– Они вечно подкатывают к матерям-одиночкам с милыми детишками, – сказал я. – И удивительно то, что у большинства из них нет подбородка. Никогда не замечала?

– Нет, Фрэнк, не замечала. И я не хочу, чтобы ты пользовался служебным положением, чтобы запугивать…

– Присмотрись, когда по телику очередного педа покажут: всегда белый фургон и никакого подбородка, гарантирую. Что за тачку водит Дерьми?

– Холли!

Я отхлебнул еще сока, вытер горлышко рукавом и сунул пакет обратно в холодильник:

– На вкус как кошачья моча. Если я алименты увеличу, сможешь на приличный сок раскошелиться?

– Будто тебе это по карману, – с нежным холодком сказала Оливия и глянула на часы. – Если утроишь, может, и хватит на пакет в неделю.

Если долго дергать кошку за хвост, она выпустит коготки.

Нас спасла пулей выскочившая из своей комнаты Холли.

– Папа-папа-папа! – что было мочи вопила она.

Я подошел к подножию лестницы как раз вовремя: Холли вертящейся петардой скатилась в мои объятия в облаке спутанных золотистых волос и розовых искр, обвила меня ногами и стукнула по спине школьным рюкзаком и видавшей лучшие деньки пушистой пони по имени Клара.

– Здорово, мармозетка, – сказал я, чмокнув дочь в макушку. Холли была легкой, как фея. – Как неделя прошла?

– Дел по горло, и я тебе не мармозетка, – сурово сказала она, держась со мной нос к носу. – А что такое мармозетка?

Холли девять лет, она тоненькая, ранимая и как две капли воды похожа на родню с материнской стороны; мы-то, Мэкки, крепкие, толстокожие, с жесткими волосами, рождены для тяжелого труда в дублинском климате. Только глаза у нее не как у матери. Когда я впервые ее увидел, она уставилась на меня моими собственными глазами – два огромных синих озера, поразивших меня почище электрошокера. До сих пор от них у меня сердце начинает заходиться. Пускай Оливия и соскребла с себя мою фамилию, как устаревший адресный ярлык, забивает холодильник соком, от которого меня воротит, и приглашает Педофила Дерьми на мою половину кровати, но от этих глаз ей никуда не деться.

– Это волшебная фея-обезьянка, которая живет в зачарованном лесу, – сказал я.

Холли бросила на меня взгляд, в котором читалось одновременно “ух ты” и “ври больше”.

– И чем же ты так занята?

Дочка соскользнула с меня и со стуком приземлилась на пол.

– Мы с Хлоей и Сарой заводим собственную группу. Я нарисовала тебе картинку в школе, потому что мы придумали танец, и можно мне белые сапожки? И Сара написала песню, а еще…

В какой-то миг мы с Оливией чуть не улыбнулись друг другу поверх ее головы, но Оливия вовремя опомнилась и снова посмотрела на часы.

На подъездной дорожке мы столкнулись с моим приятелем Дерьми – образцово законопослушным парнем, который ни разу даже не припарковал свою “ауди” на двойной сплошной (это я знаю наверняка, потому что пробил его номера, еще когда он впервые ужинал с Оливией) и вовсе не виноват, что выглядит так, будто вот-вот рыгнет.

– Добрый вечер. – Он кивнул судорожно, как если бы его поджаривали на электрическом стуле. – Привет, Холли.

– Как ты его называешь? – спросил я Холли, пристегнув ее в детском кресле; тем временем прекрасная, как Грейс Келли, Оливия целовала Дерьми в щеку на пороге.

Холли пригладила гриву Клары и дернула плечами:

– Мама хочет, чтобы я звала его “дядя Дермот”.

– А ты что?

– Вслух никак не называю. А про себя зову Осьмирожей. – Она глянула в зеркало заднего вида, проверяя, не попадет ли ей за это прозвище, и приготовилась строптиво выпятить подбородок.