, его придумала инквизиция, когда ее «созревающему судебному аппарату» нужно было «найти место для тяжкого преступления»[61]. Бёрр с презрением относился к утверждениям Саммерса и Мюррей о том, что к колдовству следует относиться как к реальному явлению.

Многие другие историки в Европе и Америке разделяли мнение Бёрра о том, что ведовство приобрело характер эпидемии благодаря схоластике и инквизиции. В своей великолепной книге «История возникновения и распространение влияния рационалистического духа в Европе» в главе «Магия и колдовство» У. Э. Г. Леки объясняет ведовство суевериями и террором Церкви и доказывает, в духе Дэвида Юма, что, несмотря на великое множество свидетельств реальности ведовства, оно нереально, поскольку рационально невозможно[62]. Большинство историков инквизиции сосредоточивались скорее на институциональном аспекте этого феномена, нежели на самих ересях, с которыми инквизиция была призвана бороться, но и они склонны согласиться с тем, что ведьмы стали невинными жертвами. Одним из самых влиятельных представителей либеральной школы был английский антиклерикальный историк Г. Г. Колтон, он утверждал, что ересь ведовства была выдумкой инквизиции, чтобы покончить с колдовством, которое существовало веками, но которое Церковь только начинала понимать в достаточной мере, чтобы дискредитировать.

Уоллес Ноутстейн[63] и великий гарвардский литературовед Джордж Лайман Киттредж[64] также придерживались взглядов либеральной школы, однако Киттредж лучше, чем большинство представителей этой традиции, осознавал взаимосвязь фольклора и колдовства. Подобно Жану Марксу и Фрицу Билоффу он считал, что существует преемственность в истории ведовства от бытового колдовства раннего Средневековья до классического ведовства XVI века. И хотя именно инквизиторы стали приравнивать колдовство к ереси, они работали с уже существующими элементами этой идеи[65]. Наиболее четко эту точку зрения формулирует Маркс: «Ученая и схоластическая концепция ведовства, используемая инквизиторами, включала в себя определенную долю народных поверий и традиций»[66]. Эти поверья и традиции, а не репрессивные институты, стали центром внимания фольклористов и антропологов XX века.

Самая важная работа о ведовстве была опубликована в самом конце XX века кёльнским архивариусом Йозефом Хансеном под названием «Одержимость колдовством, инквизиция и ведовские процессы» [Zauberwahn, Inquisition, und Hexenprozess]. Эта книга сопровождалась собранной автором коллекцией документальных источников, многие из которых были обнаружены и изданы самим архивариусом: «Источники и исследования по истории охоты на ведьм» [Quellen und Untersuchungen zur Geschichte des Hexenwahns]. Работы Хансена стали кульминацией научной традиции, в которой полемика считалась недопустимой, а тщательная работа с документами проводилась лишь для подкрепления готового тезиса. Самой ранней из этих работ была книга В. Г. Золдана, которая впервые была опубликована в 1843 году под названием «История процессов над ведьмами» [Geschichte des Hexenprocesse]. Этот первый подробный труд по истории ведовства переиздавался сначала в отредактированном виде зятем Золдана Генрихом Хеппе, а после – Максом Бауэром, причем каждая редакция включала новые материалы и представляла собой почти новую книгу. Золдан, Хеппе, Баэур уловили суть исторического взгляда на ведовство, его эволюцию от древней магии в нечто качественно иное под сильным влиянием теологии и ереси. Акцент на римских корнях колдовства в их работах устранил перекос Гримма в сторону тевтонского происхождения колдовства и побудил приверженцев либеральной школы обратить внимание на влияние римского и канонического права. И тем не менее работам Золдана, Хеппе и Баэура недостает фактологической точности и связи с общей историей социальной среды, не свободна она и от общего для либеральных авторов XIX века недостатка – акцента на репрессиях против ведьм, а не на самом феномене ведовства. Даже издание Бауэра в 1911 году значительно уступает работе Хансена, опубликованной десятилетием ранее