– Я так и думал, что с первого раза вы откажетесь, господин Судья. Может быть, мне не удалось все правильно рассказать… Можно, я перезвоню вам через несколько дней? Извините…

– Не стоит, – говорю я. – Спокойной ночи.

У порога Георг еще раз оборачивается:

– Извините… Но, может быть, вы не знаете, что такое прайм-тайм?

В лавке зеленщика я встречаю старушку из дома напротив. Она улыбается и кивает; ее корзинка уже полна.

– Вы плохо выглядите, Судья… Уж не перетруждаетесь ли вы на работе?

– Ну что вы, – говорю я. – Вовсе нет, я скорее ленив, чем ревностен… Позвольте, я помогу вам донести корзинку до дома. Нам ведь все равно по дороге.

Она с радостью соглашается, и мы идем, неторопливо и чинно, по тенистой улице, под сенью груженных ягодами черешневых веток. Прохожие, завидев меня, переходят на другую сторону.

– Прежде вы не были таким задумчивым, – с беспокойством говорит старушка. – Вот уже почти неделю из окон вашей квартиры не доносится ни звука… К добру ли это?

Она улыбается. Я вздыхаю.

Мне хочется спросить ее мнения: верит ли она, что на свете – по крайней мере, в обозримой его части – найдется человек, готовый отказаться от чудовищных денег только потому, что ему неприятно меня убивать? Я понимаю, что не могу ее об этом спрашивать: тогда она почувствует себя виноватой. Она, в отличие от моих вечных незваных гостей, совестлива. Если бы ей удалось убить меня – хоть бы и тогда в парке, при помощи яда – она долго переживала бы и даже, возможно, умерла от раскаяния…

– Я думаю о том, кто все-таки получит эти деньги, – говорю я вслух.

– Бог с вами, – пугается старушка.

По счастью, ее дом уже близко. Разговор не имеет продолжения; я отдаю ей корзинку (она совсем не тяжелая), и мы прощаемся.

Мне надо с кем-то посоветоваться. Некоторое время я хожу взад-вперед по комнате; потом звоню в дверь напротив.

Сосед обедает и приглашает меня разделить с ним трапезу. В его гостиной почти нет мебели, только овальный стол в центре, семейные фотографии в ореховых рамочках и – от пола до потолка – пестрые плакаты разных лет: с них коллективно улыбается любимая футбольная команда моего соседа.

Он вегетарианец. Я беру с блюда большое яблоко и, откусывая по маленькому кусочку, пересказываю разговор с Георгом. Сосед слушает внимательно.

– Исключительно смело, – говорит он наконец. – Спецпремия за оригинальность.

– Ты не понял, – говорю я. – Он не собирается меня убивать. Он в самом деле хочет доказать отцу, что мир гораздо лучше, чем тот о нем думает.

Сосед грызет шпинат. Вид у него озадаченный.

– В этом-то и штука, – говорю я. – Он романтик. Ну и в самом деле хочет поскорее жениться на этой своей Ладе. А для этого нужны деньги.

Сосед смеется:

– На твоем месте я держался бы от этой компании подальше…

Глаза его за персиковыми стеклами кажутся маленькими, гораздо меньше, чем на самом деле. Моя смерть на дне их задремала – но ненадолго.

Вернувшись утром с работы, я обнаруживаю, что в окне старушки из дома напротив сидит снайпер.

Сама старушка заперта в ванной. Ей плохо; я вызываю «Скорую».

К снайперу вызывать врачей поздно: он остывает поперек подоконника, и кровь его капает наружу, в старушкин палисадник. Мне противно и стыдно; пока врачи делают старушке укол, я успеваю кое-как прибрать в ее комнате: вынести мертвое тело, затереть красные пятна на подоконнике и на полу.

Старушка отказывается ехать в больницу. Врачи уезжают; я начинаю просить прощения, но старушка слабо машет рукой:

– Ах, оставьте, Судья. Это ведь уже в четвертый раз, я почти привыкла… Из моего окна отлично просматривается ваш кабинет – так стоит ли удивляться такому вниманию… Честно говоря, я уже давно подобрала маленький домик неподалеку отсюда, на окраине, – она улыбается. – Правда, чтобы выкупить его, нужны деньги, а я не уверена, что кто-то захочет купить у меня вот эту квартиру…