После них приложились к моей руке алькальды городов.

Когда все закончилось, епископ отслужил торжественную мессу в соборе, на которой присутствовали все действующие лица.

Да, совсем забыл: от всеобщей нобилитации все три бегетерии наотрез отказались. В Басконии крепостное право только-только начало отменяться выкупами феодальных повинностей. И если признать сервов нобилями, то выкупные денежки – тю-тю… Держать дворянина в крепостной зависимости не позволяют фуэрос, которые, наоборот, предписывают оделять вассала престимонием, чтобы тот мог полноценно нести конную рыцарскую службу.

Да и мои ближники постарались за предыдущие дни популярно донести эту мысль местному населению, чтобы она дошла до самых тупых сеньоров. Ненавязчиво так, в тавернах и сидериях за стаканчиком сидра. Инструкциями я их озадачил заранее, как и деньгами на пропой и угощение.

Все омрачил только Гриня, зарубивший саблей того тощего кастильского кабальеро. Насмерть.

Утро выдалось хмурым, как мое настроение. Только-только закончились яростные судебные прения, и пришло время принимать решение и объявить приговор. Я как сеньор Бискайский – еще и верховный судья тут.

Хорошо, что еще удалось без споров внедрить в процесс коллегию присяжных лавников из дюжины кабальеро – идею суда равных, когда присяжные из одного сословия с обвиняемым выносят вердикт его виновности или невиновности, а судье остается только назначить наказание или письменно зафиксировать невиновность. Удивились местные только таким количеством присяжных, так как суды и раньше здесь всегда проводились с заседателями, но в гораздо меньшем количестве. Так что моя идея, стыренная у британцев, не противоречила местным фуэрос.

Лавников нашли быстро – никто из местных не отказался от предложенной чести.

Епископ Бильбао сам привел их к присяге, что судить они будут честно, беспристрастно и невзирая на лица.

Суд удалился на совещание. То есть я удалился с площади в храм божий подумать и помолиться заодно. Трудная у меня задача. Половина присяжных оправдала Гриню, как правомерно защищающего свою честь, другая половина на тех же фактах посчитала, что он виновен в умышленном убийстве. И снова вся ответственность взвалилась на мои неокрепшие плечи. И права на ошибку у меня не было. С одной стороны, сдавать своего человека последнее дело, с другой – должна восторжествовать справедливость… а с третьей – нельзя чрезмерно обострять отношения с Кастилией, которая и так получила оплеуху от Бискайи, ушедшей под мою корону. А умыть руки и переложить ответственность на самих басков у меня не получилось, как ни старался.

В итоге, с четверть часа полировав задом церковную лавку, я вышел на площадь под дуб, сел в кресло, поднял меч и объявил свой приговор:

– Божий суд. На перекрестке. До первой крови.

Звучало это несколько по-мальчишески, но иного выхода я не видел.

– Как Божий суд? – взвился возмущенный кастильский вельможа. – С этим варваром? Схизматиком!

– Если вы, дон Диего, – Микал украдкой шепнул мне узнанное им имя кастильского графа, – считаете себя вправе оскорблять дона Григория – особу царской крови, то вы лично и выйдете против него на перекресток. Без замен. В полдень. Не явившаяся сторона признается проигравшей и выплачивает вергельд… – Тут я запнулся.

– Пятьсот суэльдо… – вполголоса подсказал отец Жозеф.

– В пять сотен суэльдо, – утвердил я.

Кастилец от злости из штанов чуть не выпрыгивал, но грозить мне поостерегся. Все же знает край, чтобы не падать. Царедворец.

– Какое оружие, княже? – только и спросил Гриня.

Все остальное, казалось, его и не интересовало совсем. Спокойный как слон.