Пижон… чтобы вышло из него хоть что-то путное – надо тренировать до седьмого пота, до потери пульса, до скончания века. В остальном чистюля и выпендрежник.

– Явился наш жареный папуас, – Седой презрительно сплюнул сквозь зубы. Тягучая слюна прилипла к губе. Прозрачная нитка легла на куртку, тут же впиталась и оставила темный след. Блатарь этого не заметил и остальные тоже, так как взгляды были прикованы к плетущейся, тощей фигуре с калашниковым в руках, еле волочащей ноги .

– Укатали горки сивку, – хмыкнул Чилим.

– На фига он нам сдался? – мрачно проговорил амбал. – Я с Пижоном не пойду. В первой же заварухе сольется и нас потянет.

Фаза молчал, неотрывно смотрел на парня, который вышел из леса и теперь ковылял по сухой траве, словно подранок. Настолько он был немощен и жалок, что смотреть было больно. Мышцы на челюстях сержанта перекатывались, вздрагивали, отчего, казалось, их сводит от нестерпимого желания раскрыть «матюкальню» и выпустить на свободу распирающую, отборнейшую похабщину.

– Только покойнички не ссут в рукомойнички, –   то, как Седой это сказал, вовсе не казалось смешным. Все подумали об одном и том же.

– Завали, – не поворачиваясь, проговорил сержант.

– Завалить это не проблема, – изрек Чилим, ковыряя спичкой в зубах. Только Седой прав. Посуди, Фаза, сам. Пижон – слабое звено, подломанная ножка, гвоздь в башмаке, сдохнет и нас заберет. Сам же говорил – мы кулак. А как можно бить или удержаться над пропастью, если один палец сломан. Ты бы похлопотал о переводе салаги в другое звено или пускай на кухню спишут.

Сержант внимавтельно слушал, хотя и не смотрел на Чилима. Он ответил не сразу.

– Как же вы меня задрали, индюки недорезанные, – Фаза повернулся к личному составу. Переползая тяжеленным взглядом, словно гусеницей трактора, с одной физиономии на другую, подумал: «Они все, разве что, кроме Кишлака, заодно». – Я вам уже объяснял, – заговорил весомо и не спеша, – этот доход не мой выбор. Нагибауэр мне его всучил. А его кто-то сверху ОЧЕНЬ попросил, – слово «очень» сержант выделил интонацией, – ни тогда, ни сейчас отказаться я не могу.

– А ты попробуй, – подал голос Седой.

– Я твою харю на прочность сейчас попробую, – Фаза упер в блатаря свой фирменный взгляд «Вот только вякни». Несколько секунд Седой еще сопротивлялся натиску, затем цыкнул плевком и отвернулся.

– К этому вопросу больше не возвращаемся, – сержант повысил голос, – кто заикнется – клапан вырву. Всем понятно! – гаркнул он.

– Да, – прозвучало нестройное и невнятное.

– Не слышу, заглотыши!! – еще громче крикнул Фаза. – Всем понятно!!!

– Так, точно! – без охоты, но хором отозвались стрелки.

Наконец, приковылял виновник междусобойчика. Потный, задыхающийся Пижон затравленно смотрел то на сержанта, то на всех остальных и ни в ком не находил сочувствия.

– Звено! – скомандовал Фаза, – кончай перекур, бегом марш!

С минуту он стоял и смотрел вслед стрелкам, которые в ногу, широким махом рысили по тропе. И лишь Пижон портил картину, умирающей лебедью тащился следом.

По прибытии в подразделение личный состав рассредоточился по кубрикам. Для тренировочного лагеря заброшенная воинская часть оказалась подходящим местом. Некоторые этапы подготовки стрелки проводили прямо в подвалах полуразрушенных зданий по соседству с казармами.

Чистота и порядок поддерживались только в жилых и вспомогательных помещениях. Снаружи бывшая ВЧ выглядела разваливающейся, зарастающей заброшкой: ни флагов, ни оркестров, ни трибун, ни построений. Каждое звено занималось по индивидуальному плану. Лишь график сдачи зачетов вносил порядок в кажущийся бедлам и анархию.