Невозмутимый Ватутин довел меня до кабинета и остановил движением руки у самой двери, не дав взяться за ручку.

– Что не так? – посмотрел я на него.

– Тихо очень, – чуть ли не шепотом сказал он и отодвинул меня в сторону от входа в помещение нашей редакции. – Это странно.

В самом деле – странно. Времени двадцать минут десятого, все уже должны быть здесь и дружно ругаться друг с другом, в соответствии с утренними традициями.

А тут – тишина за дверью.

– Ой! – Вика уцепилась за мою руку – А если они все там… Мертвые лежат!!!

– Что за чушь? – возмутился я, но против моей воли воображение уже было активировано.

Мне мигом нарисовалась картина, в которой комната утопала в крови, оскал на лице неживого Петровича, Таша с недоеденным яблоком в руках, даже в подобной ситуации аккуратненькая Ксюша, и, естественно, Шелестова, живописно раскинувшаяся в луже крови и невероятно красивая даже в смерти.

Я даже головой потряс, вытряхивая из нее эту неимоверную хрень. Чушь какая. И еще – а вроде такое со мной уже было? Мерещилось мне подобное в свое время. Дежавю, однако.

Ватутин встал передо мной, прикрывая, щелкнул предохранителем пистолета и мотнул головой, давая одному из своих подчиненных команду заглянуть в кабинет.

Тот приоткрыл дверь и оттуда немедленно грянуло:

«Вспомним мы обычай древний, и заветный, и простой…»

Впрочем, песня как грянула, так и смолкла, сменившись недовольным Ленкиным воплем:

– Ты кто, черт бритый? А ну, исчезни отсюда! Шляются всякие, понимаешь! Народ, на изготовку, ложная тревога!

Нет, такого не было. Не дежавю.

– Надо же, приготовились к встрече, – тихо и немного печально отметила Вика. – А мне ничего не сказали.

– Чтобы не выдала, – подбодрил я ее.

– Да нет, просто в расчет не брали, – криво улыбнулась она. – Есть ты, есть они и есть я. По отдельности эти величины совпадают, но одним целым стать не могут.

– Эк тебя растопырило, – проникся я, не без удовольствия глядя на бритоголового охранника, пытавшегося понять, что это было такое.

– Иди, – толкнула меня Вика в спину. – Они ждут. Нехорошо получается.

А ведь правда приятно. Когда человек становится своим среди своих – это великое дело. Сопричастность к коллективу, к общему делу важна неимоверно, это то, что невозможно ничем заменить. Нет, если отношения с коллективом не сложились, то тут же выдаются фразы вроде: «я социопат», «индивидуальное пространство – вот что мне нужно», «важно быть личностью, а не одним из стада» и тому подобное. Но это все лишь попытки скрыть досаду от того, что все в пятницу идут спиртное различной крепости пить в ближайший бар, а ты домой едешь в одиночку.

Я пригладил волосы, подошел к двери и резко ее открыл, пряча довольную улыбку.

– Барин приехал! – радостно сообщила Шелестова, плечи которой были закутаны в шаль невероятно пестрой расцветки, и ткнула пальцем в смартфон, зажатый в руке.

Оттуда немедленно по новой понеслось:

На этом исполнение песни цыганским хором прервалось, заканчивал ее уже мой коллектив:

– Наш нача-а-а-альник да-а-а-арагой!

Все стихло, я недоуменно уставился на Шелестову.

– Ну? – спросил я у нее.

– Что? – томно поинтересовалась она, стоя вполоборота, обняв себя за плечи и глядя на меня подведенным темной тушью правым глазом, полускрытым под светлыми волосами. Видимо, так ей рисовалась истинная цыганка.

– «Пей до дна» где? – уточнил я. – Поднос где, рюмка с «беленькой»?

– Рабочий день на дворе, – изумилась Шелестова. – Какая «беленькая»? Могу «фанты» налить.

– Да не в этом дело, – подал голос Петрович. – Они всю голову сломали просто, как твое имя в здравицу вставить. Там же перед «пей до дна» сначала его пропеть надо, и единственное, что худо-бедно туда монтировалось, так это «Харик». Естественно, что они забоялись.