– Поздравляем. – Сказал тогда один из них. Лежали мы на соседних койках – переглянулись. Признаюсь испуганно. Просто таким тоном и голосом не поздравляют, а о приговоре сообщают. Пожизненном. Впрочем, примерно так оно и было. Кондор – это навсегда. – Лекс, введи их в курс дела. Доктор, всех пациентов из палаты нужно убрать.

– Но… –  Заикнулся было наш док, по обыкновению небритый и слегка косой.

Квадратный парень раз на него глянул, и док тут же метнулся к дверям. Высунулся в коридор и громким рёвом потребовал явиться медбратьев и даже Клаву. В течение нескольких минут палату очистили от людей. Первый солдат непонятной принадлежности вышел за дверь и, надо полагать, заблокировал её собственным телом. Второй, Лекс, встал у подножья коек и зачитал нам речь. К тому времени как он закончил мы оба были бледнее своих бинтов, но присутствия духа старались не терять. И всё же, когда эти двое покинули палату, Андрей тихо прохрипел:

– Пиздец нам Серёга…

Я тогда только кивнуть сумел – слов не было, а глотка ссохлась и слиплась.

С того дня нас официально зачислили в учебную группу отряда специального назначения «Кондор». Вот так. Лекс и его друг, являлись офицерами подразделения и, несмотря на звания капитанов, являлись в отряде чем— то вроде сержантов в обычной армии. Кстати, в «Кондоре» рядовых вообще не было. Прошедшие учебную группу автоматом получали звания сержантов.  В случае ведения широкомасштабных боевых действий, каждый боец «Кондора» должен был уметь собрать войска в эффективное боевое подразделение, прямо посреди военной компании. Звание сему помогало. Если бы в бою отряд разнесли на части, каждый выживший кондор, сам по себе, должен был стать на поле боя проблемой для противника – не теряющие присутствия духа, не признающие поражения, бьющиеся до конца и способные организовать наступление там, где все позиции давно разбиты и брошены. Так что рядовых среди бойцов «Кондора» быть не могло. Чем объяснялась эта система званий отряда, мы узнали, конечно, много позже. Тогда— то мы даже не совсем представляли, во что влипли. Просто понимали, что влипли и всё, как— то интуитивно чуяли проблемы. Спецназ, тем более из засекреченных – я лично предпочёл бы в те времена вернуться в нашу казарму, к нашим звероподобным офицерам.

Лекс поздравил нас с зачислением и заверил, что документы на перевод в отряд мы подписали и подали две недели назад. Вот так— то. Я потом, уже не мысля себя без кондоровской формы, от скуки и, может, в порыве ностальгии поднял свои документы – подпись действительно имелась. Я на мгновение даже засомневался: может, из памяти просто вылетело, как заявление подписывал?

Так вот и очутились мы в учёбной группе. Два наших года срочной службы отныне должны были пройти в спецотряде. Личные дела наши изъяли и засекретили – это мы тогда так думали. На деле их просто уничтожили. В те времена даже ФСБ не смогло бы найти упоминаний обо мне или брате. Мы просто исчезли, стали гораздо незаметнее, на фоне человеческой массы огромной страны. Заинтересованное лицо не смогло бы выяснить, даже откуда нас призвали. Единственный ясный и достоверный след, который остался от нас в реальной жизни – наш родной город, где жили родители, наши девушки и друзья. Связать нас с ними нельзя было никак. Только если приехать и поинтересоваться лично у них: знаком такой— то и такой— то? Они даже письма перехватывали ещё до регистрации их в компьютерах почтовых служб!

Нас буквально стёрли из реальности.

Одно я долго не мог понять – зачем такая секретность военному подразделению? По словам офицеров, по информации, которой владело общество относительно таких подразделений в целом, использовались они только в локальных конфликтах за рубежом и в республиках. Зачем столько секретности, в общем— то, маленькому военному отряду, нам было непонятно. Потом, через два года службы, конечно, дошло, в чём тут дело. Мы всё тогда поняли, и момент понимания ещё долго отравлял нам жизнь.