Мне уже почти начала нравиться тихая размеренная жизнь, когда на четвертый день после нападения разбойников прибежал посыльный. Я как раз заканчивал с уборкой, когда в ворота ворвался паренек из деревенских, прокричал:

– Петр, бросай все, там тебя у старосты дожидаются!

– Кто? – я оперся на грабли, уточнил: – И зачем?

– Ты дурной совсем? – закричал он еще пронзительнее, в нетерпении махнул рукой: – Сказано тебе, бежим! Люди из города приехали, тебя видеть хотят! Давай скорее!

А вот это было интересно. Наверняка о моих подвигах стало известно кому-то повыше, кто может принимать решения. Отставив к стене грабли, я вытер руки о тряпку и последовал за парнем.

За воротами я не был после нападения, и пока мы шли к дому старосты, с интересом крутил головой. Люди торопливо отстраивались. Сгоревшие дома растаскивали по бревнам, почти не пострадавшие сверкали свежей соломой. Над улицей стоял густой аромат свежего дерева, со всех сторон раздавался стук топоров.

У ворот дома старосты я увидел странную неудобную повозку. На осях от обычной телеги был установлен короб с окнами и дверью, высокий и страшно неустойчивый, кажется, такое здесь называется каретой. На дверях ярко блестело золотое солнце на черном фоне, четверка коней, запряженных в карету, была украшена попонами с вышивкой золотыми нитями, а на козлах сидел кучер такой важный, будто это на встречу с ним меня вызвали. Парень указал на ворота и тут же с топотом сорвался с места. Я поглядел ему вслед и вошел. У дверей меня ждали двое, облаченные в латы и с длинными пиками в руках. Мы прошли в дом, один из стражников двигался впереди, указывая дорогу, второй шагал следом, едва не наступая на пятки. Миновали просторный первый этаж с широкими окнами, обставленный не новой, но добротной мебелью, поднялись по лестнице на второй, разделенный на комнаты, но такой же светлый. Повсюду на чисто выметенных досках пола лежали разноцветные половики, пахло хлебом.

Я услышал голоса еще из коридора. В дальней комнате дверь была открыта, оттуда било яркое солнце. Что-то негромко сказал староста, я не разобрал за топотом, с каким передвигались мои провожатые. Ему вторил Арата, голос его был наполнен желчью, и я мог бы догадаться с одного раза, по какому поводу. Третий голос был не знаком. Высокий, но с нотками превосходства, при звуках которого даже бас Араты неожиданно просел, утратил внушительность.

Идущий впереди стражник вошел в комнату, сказал громко:

– Серв Петр доставлен, брат Илион.

Я вошел следом, щурясь от яркого света. За столом, уставленным тарелками, боком ко мне сидел толстый человек в черной рясе. На голове блестела тщательно выбритая макушка, на довольном раскрасневшемся лице виднелись капли пота. Он как раз заканчивал наполнять высокую кружку вином, поставил кувшин обратно на стол. Напротив него за столом сидели староста и Арата. Первый выглядел испуганным, на лице второго застыла смесь из брезгливости и недовольства. Перед ними также стояли кружки, но было заметно, что к ним даже не прикасались. Монах развернулся всем корпусом, не выпуская вина из рук. Несколько алых капель покатились по золотому солнцу на груди. Толстое лицо расплылось в улыбке, он мелко закивал, сказал высоким голосом:

– Ну что же вы так сразу? Может, и не серв, мало ли по дорогам ходит… этих… героев, ха-ха-ха! – он рассмеялся громко и заразительно, указал розовой ладонью на лавку возле себя. – Тут староста и… ха-ха-ха!.. бравый Арата рассказали, как ты помог отбиться от шайки разбойников. Если хоть часть из этого правда, то какой же ты серв, а?