Я не пошел внутрь, предвидя слез Антонины Григорьевны. Ведь в такие минуты она напоминала мне бедную матушку. Я просто сел на ступенях веранды, и насупился.

Поднявшись к себе, тетушка, по обыкновению, горько заплакала. Впрочем, через пару минут, она уже открывала окно, и кричала супругу:

– Вот, забирай свои жалкие погремушки!

К моим ногам упало жемчужное ожерелье. Не те бусы из маленьких белых жемчужин, которые тетушка носила в качестве повседневного украшения, а другие, которые она хранила в заветной шкатулочке, и никому не показывала. Она говорила, что там лежит ее гарантия на случай непредвиденных обстоятельств, ведь заветное ожерелье стоило целое состояние. То был подарок несчастного дяди. На годовщину свадьбы он преподнес ожерелье Антонине Григорьевне как самое дорогое, что у него на тот момент было. И было сие ожерелье из отборного крупного жемчуга, величиною, как уже упоминалось, с глазные яблоки кролика. Жемчуг отливал розовым. И как я узнал много лет спустя, такой жемчуг водился исключительно у берегов Индии.

Я поднял с земли ожерелье, не зная, что с ним делать.

– Иди, отдай его Ивану Прокопьевичу! – послышалось сверху, – И немедленно.

Мне ничего не оставалось, как исполнять приказание тетушки. Я опустил голову, и нехотя поплелся к колодцу. Дядя, тем временем, лежа на животе, пытался разглядеть хоть что-нибудь в темном глубоком пространстве.

– Возьми, – сказал я.

Иван Прокопьевич повернул голову. Его взгляд был рассеян, он словно не понимал, кто стоит перед ним, и что хочет.

– Тетушка велела тебе передать.

Дядя сел на траву, показывая мне окровавленные ладони.

– Не удержал, – проговорил он, – Видел, как она выскользнула?

Не обращая внимания на его слова, я положил тетушкино ожерелье на землю, а вместе с ним и жемчужину, подаренную накануне стариком Власовым.

– Возьми и эту.

Дядюшка посмотрел на лежавшие перед ним вещи, и горестно усмехнулся:

– И ты туда же?

Я не ответил ему. Что я мог сказать взрослому человеку. Вместо этого я побрел в сторону злосчастной беседки, пребывавшей как и все вокруг, в безвозвратных руинах.

Через полчаса Иван Прокопьевич оседлал жеребца и покинул имение в сопровождении гончих.

***

Земский врач появился к обеду. Один, и без дядюшки. Он неторопливо вылез из брички, снял шляпу, протер платком вспотевшую лысину, и снова надел ее. Затем взял саквояж и, махнув кучеру, неторопливо вошел в дом.

– Ну-с? – сказал он, поправляя пенсне, – Где наш больной?

– Вот он, – ответила тетушка, показывая на лежащего на полу Власова.

Доктор, в течение двух минут осмотрев оного и, не найдя предпосылок для странной болезни, отвел тетушку в сторону и стал говорить тихим голосом, чуть склонив голову.

– Что ж, ничего подозрительного я не нашел-с. А так, …что еще сказать. Сколько ему годков-то? Шестьдесят, семьдесят?

– Точно не знаю, – ответила тетушка, – мужик и мужик. Давеча жаловался на стариковские болячки, но это вполне естественно.

– Согласен с вами, – кивнул, понимающе, доктор, – У стариков одна болезнь – возраст. Разве что сердце?

– Вы у меня спрашиваете?

Докторишка пожал плечами. Видно было, что он не слишком вдавался в разбор симптомов и определяющих диагноз признаков.

– Надо понаблюдать за ним какое-то время, пока спит. Когда проснется – выясним.

Тетушка пристально посмотрела на доктора, и в ее глазах читалось недоверие к его профессиональным способностям. Под ее взглядом врачеватель смутился, и заюлил:

– Нет, если желаете, мы можем отвезти его в больничку. Однако…

– В чем затруднение? Вам нужны деньги? Я заплачу.

Эскулап усмехнулся.

– Видите ли, Антонина Григорьевна. До больнички верст двадцать…