Наверное, порет ее как жеребец, когда родителей рядом нет, мрачно подумал Киркус. И тут же вспомнилась Лара; в последний раз они знатно повеселились. Ненасытная в постели, она изматывала его, загоняла на высоты, о которых он и не знал раньше.

Воспоминание опустилось свинцовым шаром в низ живота, вытолкав на поверхность другие. Вечер, проведенный с Кирой в полутемной прохладной комнате, ее постоянные упреки, напоминания о вещах, которые он предпочел бы забыть, о которых просто не мог думать, когда мысли были заняты только Ларой. Только одно было важно: запах ее кожи, гладкой и упругой; звук ее смеха, чистый и мелодичный; образ ее совершенного лица, влажного, раскрасневшегося – под ним или над ним; ее порывистость и неизменная бодрость и веселость.

– Малышка Лара никогда не сможет стать твоей гламмари, – без обиняков объявила старуха после того, как битый час объясняла, что только женщины Манна владеют богатством и влиянием своих семей, поскольку только они сохраняют и передают из поколения в поколение древнюю кровь. – Вот о чем ты должен помнить в первую очередь, а не о том, кто лучше тебя ублажает, – с укоризной добавила она. – Родственники Лары уже в нашем лагере, не забывай об этом. Ты должен выбрать супругу с таким расчетом, чтобы укрепить наши позиции, а значит, из влиятельной семьи, которую мы желаем привлечь на свою сторону. Лара никогда не станет для тебя большим, чем уже есть, и вы оба должны этим и довольствоваться.

Киркус обругал тогда старуху, предложил не совать нос в его дела. Ларе о том разговоре он не рассказал – а как о таком расскажешь? Как-нибудь сама узнает.

В ночь, оказавшуюся их последней – хотя об этом знала одна только она, – Лара была кокетливой и игривой. Проведя в любовных играх несколько часов, они вдруг поспорили из-за какой-то мелочи, какой-то пустячной оговорки, о которой он и вспомнить теперь не мог. В конце концов Лара убежала, крича, что никогда больше не заговорит с ним, а он только посмеялся над ее истерикой, не зная еще, что потерял любовницу.

На бал, проводившийся несколько дней спустя, она явилась с новым кавалером, тупицей Да-Раном, гордо вырядившимся в парадные доспехи со всеми полагающимися ленточками и еще не зажившим шрамом на щеке, полученным на той же неделе при усмирении каких-то северных племен.

На Киркуса в тот вечер Лара даже не посмотрела.

Ни разу.

Эта девчонка, Рианна, так поглядывала на своего жениха, что Киркусу делалось не по себе. Будь он склонен к самоанализу, наверное, распознал бы в глодавшем его чувстве ревность. А так оставалось только сидеть, мрачнеть да смотреть на все злыми черными глазами.

Пока она ела, одна ее рука оставалась под столом. Присмотревшись, Киркус обнаружил, что эта самая рука совершает ритмические движения, столь осторожные, что заметить их было почти невозможно. Хмыкнув, он неверным жестом пьяного смахнул салфетку на пол и, нагнувшись за ней, скользнул взглядом по ногам обедающих. Так и есть. Тонкая белая ручка нежно поглаживала любовника по бедру, пробираясь все выше и выше.

Киркус подобрал салфетку и выпрямился. Посмотрев на девушку еще раз, он как будто увидел вдруг другого человека. Увидел и усмехнулся. Взгляд его, задержавшись на ее худеньком теле под зеленым платьем, на выпяченных вызывающе тугих грудях, на высокой, с изгибом, лебединой шее, перешел на гордое, нежное личико, выбеленное, подкрашенное и обрамленное буйной кроной огненно-рыжих волос.

– Хочу ее, – объявил Киркус жестким тоном, привлекшим к нему общее внимание.

– Что, дорогой? – осведомилась Кира, сидевшая у дальнего края стола.