Вернувшись под утро, когда жена и сын еще спали вдвоем на узкой кровати Нико, он собрал вещи и, не прощаясь, ушел. Нико чувствовал себя так, словно земля ушла вдруг из-под ног. Мать долго и безутешно плакала.

Сжав в темноте кулаки, Нико негромко вздохнул.

– Он не просто так ушел, у него были на то свои причины.

Незнакомец попыхтел сигариллой, но она уже потухла.

– Да. Струсил или нет – в любом случае тебе знать лучше.

– Что вы имеете в виду?

– Только то, что кровь отца почти наверняка бежит и в жилах сына. Что относится к нему, то, скорей всего, относится и к тебе.

Нико почувствовал, как вспыхнули щеки, и отвернулся – слушать незнакомца больше не хотелось.

Коридор заполнился эхом воплей; какой-то сумасшедший, глотая слова, предупреждал о надвигающейся беде: маннианцы придут из-за моря и всех сожгут заживо.

Последние искорки сигариллы погасли, когда незнакомец затушил ее о ладонь. Поднимаясь, он хмыкнул и пробормотал что-то неразборчивое себе под нос. Потом повернулся к Нико и, протянув руку, похлопал по плечу:

– Все в порядке, сынок. Теперь можешь поспать.

Он ушел, оставив после себя стойкий аромат дыма.

После него Нико уже никто не досаждал.

Мать пришла утром – во всем черном, словно прибыла на похороны. Глаза припухли от слез, а стянутые назад и туго схваченные на затылке волосы придавали ее чертам выражение страдальческое и решительное. Нико увидел ее впервые за год с лишним.

Компанию ей составлял Лос, вырядившийся словно на праздник и неубедительно изображавший праведное недоумение и осуждение. Именно Лос и заговорил первым, когда Нико подошел к решетке, отделявшей заключенного от посетителей в сумрачном прохладном склепе, предназначенном именно для таких целей.

– Плохо выглядишь.

Нико не сразу нашелся что сказать. Менее всего он ожидал увидеть здесь эту парочку, Лоса и мать.

– Как ты узнала? – стараясь не закричать, обратился он к матери.

Она подалась вперед, как будто хотела дотронуться до него, но наткнулась на решетки, и ее глаза полыхнули вдруг злостью.

– Старуха Джаймина видела, как стражники волокли тебя по улице, и любезно поставила меня в известность, – холодно ответила она.

– А…

– А?.. И это все, что ты можешь сказать в свое оправдание?

Ее злость, словно дуновение ветерка, распалила угольки его собственной, тлевшие с того самого дня, когда он ушел из дому.

– Я тебя сюда не звал. И его тоже.

От удивления у нее округлились глаза, и Лос, все это время не сводивший с Нико сурового взгляда, тут же поспешил на помощь.

Нико с вызовом посмотрел на него, твердо решив, что не уступит первым.

Мать начала что-то говорить, но голос у нее сорвался, плечи поникли, а броня строгости вдруг разом треснула и раскололась. Проскользнувшая через решетку рука коснулась щеки и скользнула вниз, к шее. В следующий момент мать привлекла его к себе, насколько это позволял разделявший их холодный металл.

– Сынок, – прошептала она ему в ухо. – Что ты наделал? Никогда не думала, что ты станешь вором.

Удивительно, но в глазах защипало.

– Прости. Я просто голодал, вот и отчаялся.

Мать погладила его по лицу.

– Я так беспокоилась. Каждый раз, когда мы приезжали в город, высматривала тебя, но видела только всех этих несчастных, голодных людей и постоянно спрашивала себя, как ты, выжил ли.

Он судорожно вздохнул:

– Бун… Бун умер…

Она вздрогнула и расплакалась, и Нико плакал вместе с ней. Вся его сдержанность и отчужденность испарилась, как только они разделили общую боль.

Дверь в комнату для посещений открылась. Нико поднял голову, вытер ладонью глаза и… замер с открытым ртом.

Фарландер. На пороге появился тот самый старик чужестранец, чернокожий слепец, у которого он украл накануне деньги.