«С каких пор, Андрей, ты стал таким жестоким? – поинтересовалась у меня совесть. – Сначала никуда не хотел лезть, отбрыкивался от местной жизни обеими ногами, а тут с лёгкостью отдал приказ убивать всех, кого увидят воины».

«Заткнись, – отрезал я её во внутреннем разговоре, – без тебя тошно».

«Чего тогда просто не ушёл от города?» – удивилась она.

«Это было бы первым шагом к концу моей здешней карьеры царя и бога, – нехотя ответил я, – я как-то не подумал, что слишком высоко задрал планку их ожиданий, теперь, чтобы ей соответствовать, не получится просто отсидеться в кустах».

«Кто-то вообще не хотел никуда встревать», – ехидно напомнила мне совесть давнее желание просто жить жизнью царя.

«Слушай, отъеб…сь, – разозлился я, – сама видела, что всем кругом плевать хотели на мои желания».

Совесть то ли обиделась, то ли признала поражение, но затихла, поэтому я поднялся с циновок, похрустел шеей и стал одеваться, выходя из шатра. Меримаат и Бенермерут были уже рядом, приветствуя меня с бурдюками, полными тёплой водой, так что я сначала умылся и вытерся полотенцем, а только потом обратил внимание на происходящее вокруг. Все явно выполняли мои вчерашние приказы, поскольку легион перестали дрючить строевой подготовкой, перейдя на приказы по нанесению ударов копьями в плотно сомкнутом строю, колесницы осматривались и чинились, явно готовя их в дорогу, а рядом с нашим лагерем начал расти ещё один, куда загоняли кучу ничего не понимающих крестьян.

Позавтракав в обществе молчаливых спутников, я отправился на инспекцию и провозился до вечера, когда меня отвлёк от дел появившийся авангард нубийского сборного войска, заставивший бросить дела и подняться на бруствер насыпи, которую крестьяне насыпали, поднимая землю из всё расширяющегося рва. Я, прижав руку ко лбу, чтобы заслониться от солнца, смотрел, как появившийся небольшой отряд начинает разбивать лагерь прямо под стенами города, а огромная чёрная туча на горизонте обретает очертания человеческого войска. Когда она дошла до нас, уже стояла ночь, и меня не стали будить, но зато утром я и сам увидел, какая сила будет нам противостоять.

– Твоё величество, – поднявшиеся ко мне на бруствер военачальники с тревогой смотрели в сторону города, – уверен, что мы сможем что-то с ними сделать?

– Многое будет зависеть от того, насколько будет успешен Менхеперресенеб, – честно ответил я, – это сборная солянка городов, а значит, своя рубашка у них ближе к телу.

– Что значат твои слова, царь? – попросил разъяснить Ментуиуи.

– Они не смогут долго стоять здесь, если опасность будет грозить их городам, – объяснил я.

– А мы? – Иамунеджех хмыкнул, рассматривая нубийское войско. – Сможем?

– Это мы узнаем уже очень скоро, – «обрадовал» его я.

Оказалось, не мы одни смотрим на чужое войско, поскольку и с той стороны было видно, как люди, одетые в белое с золотыми украшениями, смотрят на наш лагерь, ощетинивающийся с каждым часом всё большим количеством деревянных рогатин. Отсюда мне было не видно, но они, определённо, совещались так же, как и мы.

К чести военачальников противника можно было отнести то, что, столкнувшись с непонятным, они решили поговорить, прежде чем пробовать на зуб нашу небольшую крепость. Увидев, как делегация от них, подняв белую ткань, выдвинулась в нашу сторону, я собрал охрану и двинулся навстречу, надеясь всё же разрешить дело миром. То, что это не удастся, стало понятно сразу, едва я увидел в их рядах Лутфи. Моего бывшего легата, ныне одетого по нубийской моде в чёрный короткий парик, украшенный золотыми висюльками, а также набедренную повязку, поверх которой был повязан широкий пояс со спускающимися вниз полосками кожи, на которых крепились золотые пластины. Остальные пришедшие были одеты схожим образом, вариативность составляли только украшения.