Так что лето оставалось временем неконтролируемой свободы. В обязанности Лис входило только гулять с собакой да подтягивать алгебру, оценку по которой в прошлом учебном году еле-еле дотянули до тройки, как, впрочем, и по многим другим предметам.

Именно поэтому в сентябре девушке предстояло пойти в другое учебное заведение – в одной из лучших спецшкол города, в которой она училась до сих пор, места ей больше не было.

Вариант с тем, где доучиваться десятый-одиннадцатый, имелся всего один. У маминой знакомой был выход на руководство педагогического училища, при котором имелись лицейские классы. Именно в этот лицей Лисенку и предстояло пойти неотвратимо приближающегося, как рок, первого сентября.

– Ты вообще когда-нибудь думала о том, чем займешься после школы? – спросил Ник в один из августовских вечеров, когда они бродили по Нескучному саду, пиная начинающие опадать с берез желтые листья.

Вечер был теплым, словно парное молоко, в то, что лету конец, верилось с трудом.

– Видимо, поступлю в пед, – сказала девушка. – После этого дурацкого лицея только в него и дорога.

Ее друг хмыкнул.

– Неужели у тебя нет твоего дела? Понимаешь, твоего? Которым бы ты жила, горела?

– Я стихи пишу, – неожиданно для самой себя созналась она и густо покраснела. – А еще мне под гитару петь нравится. В музыкалке на сольфеджио говорили, что у меня неплохой голос.

– А мне споешь? – Его глаза улыбались, и ей на какой-то миг показалось, будто он смеется над ней.

– Посмотрим, – пожала плечами девушка. Сделалось тоскливо и почему-то стыдно за себя – надо же быть такой дурой – сознаться в собственной слабости! Да каждый второй подросток пишет стихи и поет под гитару! И что, из них всех вырастают Марины Цветаевы и Борисы Гребенщиковы?

Ее родители, например, вообще считают это все смешным и не стоящим внимания. Подумаешь, ребенок что-то там пишет и поет! Повзрослеет – перебесится.

– Лис, ты что, обиделась на меня? – Ник осторожно коснулся ее руки. – Прости, я не хотел совсем тебя обижать.

– Конечно, я не обиделась, – поспешила заверить она его. – Все в порядке. Кстати, я еще читать люблю. Так что, может, стану известным писателем или, на худой конец, каким-нибудь историком литературы, если такие существуют.

И все-таки он заставил ее ему спеть. У него дома даже гитара оказалась, причем не какие-нибудь дрова, а вполне себе неплохая, испанская, совсем новая, пахнущая лаком и деревом.

– Я раньше тоже играл, – коротко ответил Ник на вопросительный взгляд девушки. – Уже давно бросил. Не мое.

– Погаси, пожалуйста, свет, – попросила она. – Мне так легче.

Он не стал спорить, просьбу ее незамедлительно исполнил.

Как же трудно ей было! Невыносимо! Казалось, губы стали глиной и склеились намертво. Она долго перебирала струны, готовясь произнести слово. И не могла, словно должна была сказать что-то страшное, смертельное, самое сокровенное. К горлу подступали слезы, она задыхалась, закрывала глаза и снова их открывала – и угадывала в темноте – там, где пола касался луч уличного фонаря, – его силуэт.

Секунды складывались в минуты, а она все никак не решалась. Ник сидел молча, словно даже и не дышал, словно его вообще тут не было.

Когда Лис, наконец, разомкнула губы, голос дрожал и срывался. Хотелось провалиться сквозь землю, исчезнуть. Соленые капли текли по щекам, затекали в рот, с глухим стуком падали с подбородка на гитару.

Не так она себе все это представляла. Не так! Думала, она будет зачарованной сказочной принцессой, а он – ее верный рыцарь – с ума сойдет от обожания, услышав ее голос.

Глупая! Смешная!