Я хохотнул совершенно не к месту, представляя как, она заворачивает свой голос в красивую обёртку и перевязывает ленточкой, принимает царственный вид и подаёт мне сакральный свёрток вместе с рукой для поцелуя.

– Что-то не так, Алёша? – она попыталась выскользнуть из моих объятий, но увидев мою счастливую рожу, прильнула ещё крепче, а когда я рассказал о своих фантазиях, рассмеялась, и мы опять занялись тем, ради чего существует мир.

Дождик безмятежно постукивал по оконным откосам, стёклам, черепичным крышам, галдел в оцинкованных водостоках, которые радостно выплёвывали из отверстий ликующую воду. Я ни о чём не спрашивал, просто ничто не могло нарушить моё ощущение вселенского счастья: ни дождь с замашками нового всемирного потопа, ни её семейные узы, ни будущие болезненные вопросы, которые будут у нас друг к другу. Сегодня ангел держал свечку над нашей постелью, отсекая все пути назад. Завидев это крылатое существо, я почему-то вспомнил старую речёвку своего пионерского отряда: «А девиз наш таков: больше дела – меньше слов». Для сегодняшней ночи она очень подходила, слишком чувственная была ночь. Все первые ночи такие. С природой не поспоришь.

Когда в черноту ночи близкий рассвет начал добавлять молока, сначала по капельке, затем больше, начали появляться контуры, очертания строений, мокрых деревьев, поблёскивающих машин, ещё непонятных, совершенно фантастических предметов, Армине прошептала:

– Тебе пора, Алёша!

Её лицо показалось мне трагически красивым, а глаза чернее ночи. Они кричали мне, что очень хотят, но не могут меня оставить. Я всё прекрасно понимал, поэтому быстро собрался и, как настоящий герой-любовник, ловко выскользнул в окно, благо был первый этаж, да и навыки в преодолении армейской полосы препятствий никуда не делись.

Герой-любовник. Арамис, крадущийся из спальни герцогини. Джакомо Казанова. Жорж Дюруа. Жюльен Сорель. В мои двадцать два это были абсолютно новые ощущения, я никогда до этого момента не влюблялся в замужнюю женщину и тем более не способствовал наставлению рогов несчастной особи мужского пола. Это было настоящее приключение. По крайней мере тогда мне казалось, что настоящее. С откровенной улыбкой до ушей я влетел в свою комнату в уже ставшей родной офицерской общаге. Пашка Целяк, естественно, спал, словно Атос после пяти бутылочек бургундского. Я захотел его растолкать, поделится своей нечаянной радостью, он спросонья захлопал глазами и обреченно махнул рукой:

– Лёха? Дай поспать, счастливая сволочь! – и провалился опять в предутренний морок. У меня ещё были пару часов на сон, я нырнул под одеяло и попытался забыться, но какой тут сон. Мысли превратились в льдины, попавшие в затор, во время ледохода. Они бились, крошились, наслаивались друг на друга, приплясывая, тонули, по круговому течению возвращались обратно и снова сталкивались неровными краями. Несмотря на сумбур в голове ощущения счастья никуда не пропадало, а только усиливалось. Вот ведь парадокс! Если ты разделишь хлеб с голодным, то оба будете сыты. Разделив воду, вы оба утолите жажду. Распив бочонок вина, вы станете братьями-близнецами гротескно-поросячьей породы. Даже женщину можно разделить. Ха-ха! Я же делю некую даму с прапорщиком Гаспаряном. А вот как разделить счастье? Допустим, оно стало осязаемым, и ты, как семечек из кулька, щедро насыпаешь страждущему, а он полузгает его, погрызёт, а затем сморщится и выплюнет: «Мол, горькое у тебя счастье». Хорошо, если так скажет, а то и добавит: «Руки бы за это оторвать!»

Во время обеда, а он по распорядку дня с четырнадцати до шестнадцати ноль-ноль, я заглянул в библиотеку. Армине сидела с видом неприступного форта и с полным безразличием кивнула на моё приветствие: «Типа ходят тут всякие». Я понял, что в помещении посторонние, и со скучающим лицом отправился к полке с поэзией, откуда выхватил первую попавшуюся книжку. На открытой наугад странице прочёл строки, которые очень взволновали меня, потому что, казалось, списаны с моего сердца: