– Армине Михайловна. Вы что-то ищете конкретно, или хотите осмотреться? – её голос звучал, как мелодия. Нет, он и был мелодией, и без него не было бы тех красок, из которых появляется музыка.

– Конкретно и осмотреться, – ответил я и тут же подумал: «Интересно, а она знает, какие скабрезные споры ведут про её особу седовласые майоры, или это обычный армейский стёб»

–«Дети Арбата» на руках, – она прошелестела светло-коричневыми формулярами. – У замполита полка. Но я вам попридержу.

– Спасибо! – я почувствовал, что мне приятно благодарить её. – Тогда поищу что-нибудь.

Я пошёл к стеллажам, а она занялась своими бесконечными библиотечными делами. Скользя глазами по корешкам книг, я изредка бросал взгляд на её строгий профиль и поймал себя на мысли, что думаю о ней. «Ещё не хватало влюбиться в предмет похабных словесных состязаний моих отцов-командиров! Вот будет весело стать предметом полкового злословия!»

– Возьму вот эту.

Я протянул книгу Генриха Бёлля «Глазами клоуна».

– Интересный выбор, – Армине впервые с интересом взглянула на меня, или просто мне очень хотелось, чтобы с интересом. – Загляните через неделю. Возможно, «Дети Арбата» освободятся.

Неделя никогда не длилась так долго. Я поймал себя на мысли, что думаю об этой женщине и ничего не могу с собой поделать. Иногда своими перлами радовал майор Перчик, подслащивая казарменную рутину. Всю неделю безвылазно провели в боксах техпарка, готовили технику к боевому дежурству. Один раз с Пашкой посетили хвалёный «гаштет» « У Розы», попили после службы пивка, сбросили накопившуюся усталость. Сильно не впечатлило: забегаловка и в Африке забегаловка, только пойло чуть качественнее, а после пол-литровки уже всё равно, что пить. Разница между «чуть хуже» и «чуть лучше» стирается, как подошва кирзового сапога.

Она взмахнула своими ресницами, и я услышал как бабочка бьётся в стекло, не понимая, что она в плену. Я тоже не понимал. После кратких обязательных приветствий Армине спросила:

– Как вам Бёлль?

– Мне очень близок главный герой, – ответил я, несколько смутившись.

– Чем же?

В воздухе повисла пауза, только бабочка билась о стекло, не прекращая попыток освобождения. Я уже не сопротивлялся.

– Когда-нибудь я тоже буду делать то, что люблю. Знаю, что это будет, потому что человек достигает наибольших высот, когда занимается любимым делом. Нельзя из-под палки что-либо делать хорошо.

– Да вы романтик! Юноша, живущий в придуманном мире… – она едва улыбнулась уголками глаз. Бабочка продолжала неистовствовать. Мне казалось, что Армине дразнит меня, хотя скорее всего это была беседа читателя и библиотекаря, так называемая дань вежливости.

– Нельзя научить птицу в клетке летать.

Мой ответ был таким пылким, что Армине рассмеялась. Я поддержал её смех, и между нами как-то вдруг установились те самые невесомые отношения, которые позволяют вести лёгкий, но не фамильярный, разговор. Наверное, всё определяет симпатия, а она была. «Дети Арбата» благополучно были вписаны в мой формуляр читателя, произнесены слова прощания, душа начала неумолимый разгон по взлётной полосе. Бабочка не оставляла попыток разбить стекло.

Паша Целяк много лет был влюблён в Наталью Бестемьянову, фигуристку, чемпионку мира и Олимпийских игр. В восьмидесятые какого-либо фан-движения не было, да и слово фанат поблёскивало определённо буржуазными оттенками. А нам с этим загнивающим классом не по пути, то ли дело комсомол, жалящий наконечник нашей любимой коммунистической партии. Вот где размах, вот где сила! Правда, не всем хотелось быть членами ВЛКСМ, как и другими членами, но практически всегда получалось, как в анекдоте: «Колхоз – дело добровольное, не пойдёшь – застрелим». От комсомола, как и от армии, можно было откосить двумя способами: быть глубоко религиозным, даже ортодоксальным, верующим или психическим больным. Конечно, это накладывало отпечаток на дальнейшую жизнь, о карьере можно было сразу забыть, но кому-то она не нужна вовсе и ему совершенно уютно в зрительном зале. Сейчас, после развала Союза, о комсомоле многие ностальгируют. Главный закон неумолимого времени: голодная молодость всегда богаче сытой старости.