Никто из домашних даже и не заметил отсутствия Гути тем днем – она пришла первой из всех – как и позже никто не обратил внимания на то, что в руках малышки не было её любимой куклы Гуль.

Позднее в уголок, где располагалась кровать-лежанка Гути, пришел отец. Он глянул на дочь – та отдыхала довольная, впервые за долгое время, и на губах её играла еле заметная, чистая младенческая улыбка.

* * *

Рота, в которой служил Александр, собиралась переправляться через горную реку. Солдаты остановились на берегу передохнуть, перекусить и навести мост. Александр, жуя сухпаек, как всегда погруженный в мысли, крутил головой по сторонам. Кто-то даже подшутил над ним:

– Сиди, жри, чего вертишься, мух ртом ловишь!?

Но подобные высказывания не имели для Александра значения. Казалось, его слух от рождения был так устроен, чтобы слышать только необходимую информацию. Вся мишура словно таяла в его присутствии, растворялась, обнажая единственно ценное. Некоторые товарищи по-доброму завидовали Александру. Наверное, это чувство похоже на нечто среднее между удивлением, восхищением и тоской. Они говорили:

– Тебе, друг, видно, в детстве прививку поставили от озверения, когда тебя меряют мерками своего ничтожного «я». Где бы и нам такую раздобыть?

Вот и на этот раз Александр, пропустив шутки сослуживцев мимо ушей, вглядывался в светлое пятно, мерцающее среди кустов. Он сфокусировался на нем, но не мог понять, что там лежит. Тогда солдат облизал ложку, спрятал её в карман и, поднявшись с земли, направился к кустарнику. Подойдя ближе, он заметил куклу, которую видел тогда в доме душмана, в руках спасенной девочки. «Откуда она взялась здесь?» Удивленный нежданной находкой, Александр, не теряя свойственного ему философского состояния, погрузился в волны тепла и нежности. «Как странно, что я так здесь себя ощущаю», – подумал он, и давно забытый запах, которым позволено наслаждаться лишь истинным счастливцам, запах мягкого, пропитанного материнским молоком ребенка, отчетливо коснулся его ноздрей. Так пахло в далеком детстве дома, так благоухал маленький брат Александра, мурлыкавший детскую песню, рождая, быть может, неразумные, но такие складные первые звуки на руках у матери. Задумавшись, Александр вертел игрушку в руках, оглядываясь вокруг в поисках девочки, как в этот самый момент прозвучал громкий взрыв.

Александр упал на землю и прикрыл голову руками. Откинутый взрывной волной и контуженный, он видел, как летят по сторонам куски земли. Даже в предобморочном состоянии он осознавал, что от этого взрыва все его товарищи могли погибнуть.

Кукла так и осталась крепко зажатой у него в руках. Клубы дыма оседали на землю. Вслушиваясь в наступившую тишину, Александр догадывался, что никого из однополчан и правда не осталось в живых. Ни криков паники, ни движения – хотя в таком состоянии молодой солдат едва ли мог полноценно слышать и видеть. В ушах звенело, он лежал, не шевелясь, прижимая к себе тряпичную куклу, время от времени смахивая её ватным телом горькие соленые слезы, которые текли по щекам. Ему было страшно. Сколько минут это длилось? Или часов? Александр потерял счет времени. Может быть, полчаса, а может, меньше. Этот миг растянулся на вечность. Тёк вместе со слезами и почему-то не кончался.

Подобравшие раненого Александра военные не могли поверить своим глазам: как после такого мощного взрыва кому-то удалось выжить?! Даже намного позже, когда Александр уже пошел на поправку, они долго подшучивали над ним, мол, солдат в кусты отошел, чтобы в куклы поиграть… А он лишь вежливо улыбался в ответ, избегая расспросов о том происшествии и воспоминаний. То ли у него не хватало сил отвечать на их шутки, то ли самому было тяжело воспроизвести этот миг в своей памяти и осознать, что же именно с ним произошло. Все его мысли были заняты девочкой и её куклой, которая теперь принадлежала ему. «Жива ли она? – думалось Александру. – И как её кукла оказалась в кустах? Случайно ли она её обронила? А может, нарочно? Что она думала о нём? И думала ли вообще? Останется он теперь навсегда в её памяти ужасающим русским солдатом, который приходил убивать, но почему-то не тронул? Или же эта память, ведомая душой, будет милостива к ней и не станет рисовать уродующих жизнь картин? Милостива к ней… а значит и к нему?»